Первый том я прочёл в 18 лет. Прочёл залпом, за четыре дня. И получил столько переломов, сколько не получал от рождения - ни в жизни, ни в литературе. Мозг был готов взорваться, бросаясь от одной крайности к другой, но останавливаясь на единственно-верной точке.
Многие фрагменты пропускал, чувствуя себя не готовым их воспринимать; иные перечитывал часами, так что запомнил наизусть. Но от первой страницы до последней прошло ровно четверо суток, без пищи и почти без сна. Это не красное словцо: я действительно спал по два-три часа и пил лишь воду из крана. На фоне общепланетарных событий - не до роскоши.
...В сотый, наверно, раз перечитав и пережив взрыв заключительного аккорда, я закутался в подушку и много часов лежал без движения, ощущая в себе единственный орган - судорожно работающий мозг. Я чувствовал совершенно ясно, как в нем происходят сложные процессы, имя которым - прозрение. Прозрение било так громко и непобедимо, что я чувствовал себя сумасшедшим: протест, страх и радость неведомого открытия, эфирно-сладостное упоение словом и счастливо волнующим изломом фабулы, ощущение жестокой несправедливости, дикого буйства и... сжимающей каждую клетку жалости: к Себе, к Герою, к Человечеству, к Земле, к безответному Естеству, - всё это никло перед громадным и необратимым, победно-солнечным Прозрением.
Однако добросовестно вышколенный в гимназиях мозг не позволял без боя расстаться с неизменными опорными точками, на которые привыкло ссылаться моё, тогда ещё чужое (то бишь общественное), мышление. В том-то и состояла огненная боль моего прозрения - оно было шатким и то и дело срывалось в протест.
Вдруг я вскочил! Молнией! И начал судорожно набивать в экран отчаянные отрицания, возражения, праведные аргументы и домыслы, вытаскивая из последних тайников последнюю надежду – НЕПРАВДА!!! Работал весь следующий день - пятый. Отослал! Лично автору. И ещё два дня лежал изгоревшим в уголь огарком - и уже без сил, без огня дымился.
Сейчас-то я понимаю, что отчаянный тот поступок был неизбежным продуктом моего катарсиса, и что в том состоянии мозга ну просто обязан был выпасть счастливый этот осадок, как в любой химической реакции обмена. Но тогда! тогда благородная кровь бурлила страшней, чем в паровом котле! Гневные стенания сыпались и сыпались на экран, как песок в смерч! И я чувствовал себя, хотя бы иллюзорно, - победителем.
...В то время я знал Владимира Зайцева не глубоко. Несколько раз он к нам заезжал; в эти дни я пялился на него, как на дичайшее явление природы, и удивлённо внимал его веским, полнокровным, пронзительно-логичным речам со стороны детской, не всё понимая, но дивясь его всесметающему отчаянью и дерзости. Говорит он страстно, интересно, убедительно, и сама даже манера его разговора и мыслестроения притягивала меня, заставляла о многом задуматься.
В общем, примерно я представлял, что это за экзотическое чудовище, и что меня ждёт в ответ на моё решительное нападение. Но такого... такого я представить - не мог. Его громадное, добросовестное, открытое, по-доброму злое послание не входило в тиски моего даже тогдашнего, уже ошпаренного и закалённого, но всё-таки детского ещё сознания. Я ударился в жадное поглощение обращённых ко мне строк, впитывая шквал благородной борьбы каждой своей клеткой: я ужасался; я рыдал; я оскорблялся и тут же принимался читать дальше; я возвращался, оценивал заново и поражался очевидности того факта, который я отказывался видеть вот только что; я злился, а потом видел, что это бессильная злоба побеждённого; я сверлил взглядом экран и видел в авторе чудовище, монстра – и вдруг, похолодев от ужаса, пронзительно понимал, что монстр – это я.
Много пережил в эти мучительно-сладостные дни! Наверно, больше, чем во всей былой жизни. Столько яда исцеления приняло мое изнеженное Я! Столько дней потом я возвращался к пережитому, вспоминал, вскакивал, включал письмо и резал его возражениями, но остывал и чувствовал: нет, не по моим зубам эта скала. Все мои как бы аргументы смотрелись на фоне прозревающего сознания притязательно и смешно, и я был вынужден их просто-напросто стереть, а с тем признать своё поражение неумолимой правдой.
Как видите, сражался я до последнего. И моё поражение, а точней - поражение всечеловеческих стереотипов, нагло живущих и во мне, - произошло достойно. Я не сдался, не подчинился, не переметнулся на сторону большего авторитета, - я понял. Понял всей своей генетической глубиной. И увидел наконец, что произошло для меня не поражение, а счастливая, добытая сердцем, разумом, совестью - победа.