… Мало сказать, что учителя его недолюбливали, они его на дух не переносили. Однако, видя недюжинность его ума, боялись и заискивали перед ним, и он принимал эти их унижения с наглым удовлетворением барчука, с каким тот принимает их от бесправных своих нянек.
Совершенно невыносим он был в своих претензиях и придирках к ним, но предметно точен, так как очень много читал и многое из прочитанного запоминал с энциклопедической точностью. С кислой физиономией, а иногда даже подремывая, выслушивал он урок, но от него не ускользала ни единая промашка учителя. Он тут же перебивал незадачливого ментора и делал ему "втык", правда, соблюдая при этом правила внешнего приличия и подымая для вопроса руку. "Втыки" он делал в основном по поводу недостаточного знания предмета. У всех на устах был случай, когда учительница, объясняя происхождение кириллицы и глаголицы, выявила страшное невежество в оговариваемом предмете. Она стала утверждать, что перу создателя славянской письменности Константина (проповедника христианства у славян, принявшего монашеское имя - Кирилл) принадлежат "слова", поучения и молитвы, написанные им по случаю различных церковных праздников. Аваддошка, может быть, и не поступил бы с менторшой так цинично, если бы она вежливо предоставила ему слово на его поднятую руку. Но она демонстративно не хотела замечать его тянущейся руки и в итоге получила то, что и должна была получить. Аваддошка, истомившись церемонией вежливости и униженный в своих лучших чувствах, заорал тут на весь класс:
- Э-э! А позвольте!? Кирилл - Константин вовсе не был церковным писателем и никаких поучений и "слов" он не создавал. А писал эти богословские ляпсусы Кирилл другой. Кирилл Туровский. Действительный церковный писатель и тоже проповедник. Но тот Кирилл жил в 12 веке. Учитель обязан это знать!
Класс сидел прибитой мышью.
Стоит ли говорить, какой шок испытала учительница. На грани срыва, она довела урок до звонка, потом стремглав вылетала из класса, вбежала в учительскую, и там, упав в кресло, устроила мокрейшую истерику, потребовав от завуча немедленно перевести "обормота" в класс другой.
Но "обормота", что было вполне разумно, брать в свой класс никто не хотел.
Естественно, что прошлое мальчика удерживалось под грифом секретности, и никто, даже директор школы-гимназии не знал о нем. Никто не мог знать, разумеется, и многочисленных кличек, данных ему в Институте. Не знал о них и сам мальчик, так как, повторимся, совершенно ничего не помнил о своем прошлом. Но вот диво. Одна из кличек, распространенных в прошлую его бытность, пристала к нему и здесь. Пристала, нужно сказать, самая точная: АНТИХРИСТ, вылетевшая из уст "оскорбленной" им учительницы.
Некогда, еще до изгнания из него "дьявола" (здесь подразумевается - либидо), то есть в прошлой своей жизни, он прекрасно знал, что являл собою Сатана, и по существу библейских персонажей, как было в прошлых главах сказано, проводил сложнейшие дискуссии с Преображенским.. Но откуда это было ему знать теперь, когда он, напрочь лишившись врожденных знаний, познавал окружавшую его материю всего лишь через доступные всем органы: глаза и уши? Кстати, чтением он увлекался с жадностью безмерной и, естественно, удивился новому слову, так странно кольнувшему его любознательный и стесненный сомнениями мозг. Он спросил у учительницы, что такое есть Антихрист? И учительница, томясь сладостью отмщенья, с огромным удовольствием влепила ему, что Антихрист - это ВРАГ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ и объяснила вкратце, что это такое.
В лице мальчика дрогнул какой-то нерв. Что-то беспредельно далекое отозвалось в его космическом гене, зарытом где-то в тайных лабиринтах его хромосом. Отозвалось больным эхом, сладко потревожив его крепко спящую память.
До позднего вечера бродил он по аллеям институтского сада, гоня прочь от себя и сестер, и няней, затаенно улыбался будоражащему его мозг вихрю и шептал неустанно: "Я - ВРАГ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ". "Я - АНТИХРИСТ". И душа его наполнялась тревожным смятением и непонятным ликованьем. Живущее в его хромосомах чувство подсказывало ему, что он - не от мира сего, что он - вне человеческой стаи. И что вовсе уж не напрасно так не любит он ее, не напрасно не хочет разделять с ней ее стадных желаний и стадных законов.
Несомненно, это было - ЭГО. То звездное, космическое ЭГО, которым владеют неосознанно все разумные существа, и которое становится тем необъятней, чем существо разумней.
Так что же происходило с ним теперь? Какую громадную веху преодолевал он в своем сознании?
Мир с ветхими его устоями, мир, который представлял из себя одно неразделимое высокоорганизованное тело, разваливался теперь на две катастрофически неравных части, одна из которых, громадная и необъятная, была - ОН, а другая, до абсурда ничтожная, микроскопическая - они. Все эти чистенькие зефирные играющие на переменах в мячик и классики мальчики и девочки; все эти тети и дяди в солидных очках, галстуках и халатах, эти обросшие мхом мудрости бабушки и дедушки, включая и дедушку-патриарха Преображенского, и все то, что говорят и делают они, и все то, чем живут и дышат, и чем они смеются, страдают и болеют.
Всё-всё! И это "всё" называлось ОБЩЕСТВОМ. И общество это было его внешней средой, без которой существование его было абсолютно бессмысленным и абсолютно невозможным.
ОНИ - ЛЮДИ.
ОН - ВРАГ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ.
АНТИХРИСТ.
Неисповедимыми путями раздобыл он Библию, принес тайком в Институт и стал жадно ее изучать.
И смутно, как в давнишнем сне, почудилось ему: что не по сказке Святого писания, а истинно стоял некогда и стоит над миром и поныне седой Старец, по имени Саваоф; что истинно однажды, истомленный злою скукой, слепил он себе на потеху двух первочеловечков, назвав их Адамом и Евой; что истинно вслед творениям Его тайно явился восставший ангел и наустил первых Добру и Злу; что истинно явились миру от этого наущения двое: первенец земли грешной Каин и единоутробный брат его - Авель; и что истинно в сердцах убил старший брат Каин брата своего меньшего Авеля. Убил, не пережив несправедливости и позора, за то, что Создатель, имеющий кровь языческую, так дико презрел того, кто правил руку над живым, а не того, который мир этот лелеял и питался не от крови его, а от невинных злаков его. И что истинно справедливый муж этот есть первородный предок его.
И ему стало СТРАШНО и - ХОРОШО.
СТРАШНО оттого, что он - против Создателя, и ХОРОШО оттого, что он с восставшими, с Ангелом Чернокрылым и великим пращуром своим - КАИНОМ.
Ах, как сладостно СТРАШНО! Ах, как сладостно ХОРОШО!
Но однако его терзали опасения: а не переложилось ли все это в проделки лживой парамнезии? а действительно ли ветвь его от этого легендарного и великого сына Земли, не убоявшегося и восставшего - Каина?
И можно ли было утверждать это с точностью весов Архангела Петра? И неужто ль он, приверженец ЧИСТОГО, предает теперь Создателя, как и то: неужто ль может он предать теперь поборников своих? Этих сладостных мятежников: Каина и Сатану?
И отчего же, когда в нем бурлила та же кровь? Кровь правдивца! Кровь протестанта! Кровь бунтаря! И право, зачем Создатель кровожадный? Зачем похвалял он кровь в Авеле? Зачем заставляет и ныне неразумное стадо людское вкушать от крови и плоти Своей, не давая ж однако ему ни того, ни другого. И вообще, зачем он держит любимых и жалких чад своих в таком великом и грязном обмане? А чистому обман неужто ль нужен?
Вот такие вопросы тревожили душу вдруг очнувшегося мальчика. И он все больше терзался сомнениями: " Небо! О, Небо! Возможно ль мне идти с мечом на кровь свою? Как и равно на кровь доброго и справедливого Антихриста, а иже с ним и на кровь пращура своего? На кровь тех, кто изначально и до века с тобой? И отчего же тогда не отступиться от Властителя - предав- шего и Человека, и Разум, и Землю?
Радуйся! Радуйся же, в истине воспрявший!"
И уже не стоял перед ним вопрос: с Богом ему быть или с Антихристом и с великим пращуром своим? И другое: как было сладостно чувство ПРЕВОСХОДСТВА над павшим миром!
И неужто ль не было ОНО ему дано!?
Но что же произошло с ним? Почему не помнит он ни Старца Небесного, ни старца вот этого? Земного? В белом халате, в тяжелых роговых очках и с вечной улыбкой провинившегося ангела на добродушном лице? Со всеми его шутовскими рассказами о его космическом интеллекте? И вообще, откуда он взялся в его жизни этот старик? Залетевший в свет его сознания шалым ветром.
Крепко задумывался Младенец над этим, и очень часто приходила к нему мысль: да уж не бредит ли он наяву? Да уж не болен ли рассудком снова? И уж не болен ли тем же и сам Преображенский, уверявший его когда-то в том же, что теперь мнилось ему самому? А может, Преображенский и не уверял его ни в чем? Может, и здесь проявлялась тайная болезнь его мозга? Уж слишком реалистичен был мир! Уж слишком реалистично было его сознание, чтобы серьезно поверить пусть хоть и в прекрасную, но все же - чушь!
Чушь! Чушь! Чушь!
Однако, эта чушь не оставляла его мозг, и он вскорости привык к ней, к этой своей странной, прекрасной болезни, стараясь ничем не выдавать ее…