А ночью странный сон его повторился снова. Во всех своих прежних деталях и в деталях новых, которые он рассматривал теперь в памяти с жадным любопытством, страхом и - наслаждением. Он снова насиловал женщину в белом халате. И снова лежала она на кушетке, измятая, растерзанная, обнаженная. В первый раз сон обрывался на этом, теперь же открывались новые его страницы. Он пятился спиной к двери и, приложив палец к губам, испугано шептал:
- Ты никому не расскажешь об этом! Никому! Ты меня поняла?
Женщина в ответ машинально хлопала ресницами. Она все еще лежала на кушетке, не в силах осознать случившегося, и расширенными глазами глядела на него, и он отчетливо видел ее разверстые таинства и отчаянно белые, сверкающие от света ночной лампы груди с острыми сосками.
- Подымайся! Приведи себя в порядок. В любой момент сюда могут войти, - шептал он уже от двери, и когда женщина поднялась и поправила на себе волосы и халат, он беззвучно отворил створу и вышел вон.
В этот раз он был оглушен намного сильней. То, что творилось с ним, было похоже на какую-то странную болезнь. Это пугало. Не могло, не могло быть такого в его жизни. И вдруг…(он даже выскочил из кровати) в мозгу его раздался оглушающий взрыв: "Катя!"
Откуда пришло к нему это слово? Эту женщину, что? звали Катей? Он стал перебирать всех знакомых ему Кать, но ни одна из них и близко не походила на ту, из его сна.
- Катя! - произнес он сомлевшими губами и почувствовал тут же, как каким-то буйно-сладостным дурманом повеяло от этого слова. И каким родимым оно показалось ему!
Но черт побери, ведь ему всего девять лет, и не могло быть в его жизни никакой Кати. Не-мог-ло! Но почему она так настойчиво снилась ему? Почему? Почему?? Почему??? Кто она такая? И если она была в его жизни, то что делала в ней? И что она хотела от него сейчас?
Он выскочил из палаты и заметался по аллеям. Голова его пылала. В ней метались бьющиеся к пробуждению осколки и никак не могли пробиться. Тогда он побежал к морю, желая остудиться, вошел в него и стал одержимо, как попавшая в сети рыбина, биться телом о холодную воду, надеясь насытить мозг кислородом и заставить его работать: где? Где? Когда? Он великолепно помнил все, что было в его жизни, в том числе и в дни сумасшествия. Помнил с того самого дня, когда очнулся от жестокой болезни и от состояния идиотии снова возвращался к состоянию полноценного человека. Пусть он не помнил того, что было до этого, но как можно было допустить в реальность его младенческих лет приснившуюся ему картину? Ведь ему было тогда не более четырех лет! Но тут снова, будто током пронзило все его тело. Он вспомнил еще одну штуку: девятнадцатый сеанс психоаналитического лечения Цвеккера, когда плачущий Преображенский поведал ему историю его либидо и о том, как он изнасиловал медсестру Катю. Боже, боже, но ведь он никогда и не забывал этого! Он прекрасно помнил весь курс лечения в двадцать один его сеанс. Он все прекрасно помнил, но каким же образом этот самый основополагающий момент улетучился из его памяти? И вылетел так прочно, что все взорвалось в нем, когда он снова его вспомнил. Неужели память вернулась к нему? Неужели к нему вернется его космический интеллект? Неужели это случится!? О, Небо! Он поспешно выбрался на берег. Он стоял среди камней оглохший и бесчувственный, и губы его шептали одну и ту же фразу: "Неужели это случится!? Неужели это случится!?" - и жаркий пот струился по его лицу. И тут он понял, что гадает на кофейной гуще, что совсем рядом есть человек, который в одно мгновенье может разрешить все его сомнения. И он, что есть духу, помчался к корпусу.
Альфред Семенович, не дождавшись его, завтракал. Он подбежал к нему, задохнувшийся от быстрого бега, испуганный и бледный, и вымолвил дрожащими губами:
- Я вспомнил… Катю.
Тут же полетела телеграмма в Москву: "Он вспомнил Катю".