…Перед самым отъездом, когда все вещи были погружены в бортовой ЗИЛ, а для делегации был подан артековский «лазик», у них нашлось несколько минут для прощания.
Хинга завела его в опустевший свой номер. Вынула из-под сари коробочку из слоновой кости и протянула ему. Он открыл коробочку. В ложе ярко-зеленого бархата лежал старинный золотой перстень с огромным голубым сапфиром, тесненный санскристскими вензелями.
— Это отчень много, что есть у мень-я, — произнесла Хинга печально. — Это наш род… — Ей было трудно говорить. — Я дольжен это билль передать отец моих детей. А он дольжен отдать это свой большой дети. И это – бесконь-ечно. Это – тради-ция. Когда ты много лет встретить свой любовь… свой единственный женщин... отдать ей это! И тогда я буду – всегда! С тобой! Ты будь-ешь целёвать её руки и этот… перстень. И ты будь-ешь целёвать мень-я… Всегда и навеки. Мой сын будь-ет звать Аватоша… А если твой дочь, то пусть будь-ет Хинга. Я буду моль-ить за тебь-я богов. Все!.. — отстранилась она от него. — Прощай!
Слезы заливали ее лицо.
— Прощай! — сказал он ей и бережно, и нежно, как сокровище, поцеловал ее глаза и руки.
Он не знал еще тогда, что у него никогда не будет дочери по имени Хинга, но не знал и того, что через много-много лет на другом краю жизни и на другом краю земли, когда он пройдет тернии и будет совсем близок к осуществлению своей мечты – спасения человечества, он снова встретит ее, эту волшебную, посланную ему какими-то добрыми ветрами девочку, уже в почтенных летах, и снова поцелует ее глаза и руки. И скажет ей, что всегда-всегда помнил о ней. И увидит он рядом с ней пожилого человека, который будет едва моложе его и который будет так похож на него, будто он взглянул на себя в зеркало, и он, пораженный, спросит у этого человека, как зовут его? и ответит тот: «Имя мое — Аваддон». И он крепко обнимет Аваддона и вернет ему эту святую, принадлежащую ему по праву реликвию – родовой перстень…
А еще через день он прощался с Артеком. Наверное, лучше всего это было сделать на Адаларах, и он, взяв шлюпку, поплыл туда.
Было тихо, как после бури. Вечернее солнце трепыхалось своими лучами по зеленым скатам артековских холмов, переливалось остывающей лавой в тихо покачивающейся лазури моря. Небо было пустынным. Тяжело, как птеродактили, устремив вперед свои устрашающие клювы, носились бакланы, выглядывая резвящуюся у подножия скал неосторожную молодь. Артек казался вымершим. Лишь какой-нибудь отдельный звук несмело раздавался иногда в огромном его пространстве и тотчас торопливо смолкал. Все были сейчас на стадионе. Там шло закрытие Международной смены. Там чествовали, там прощались, там рыдали сейчас обманутые пионеры и обманутые вожатые. Тридцать дней назад он пришел сюда беззащитным, искалеченным страшной болезнью ребенком, но добрая обманчивая эйфория, по имени Артек, излечила его. Перевернула все в нем. В душе было затишье. Словно жестокий шторм пронесся сквозь него, оставив о былом лишь горькие и сладостные воспоминания. Печальной, но уже не страшной чередой проносились они сейчас в его памяти. Он счастливо не узнавал себя. Он ощущал себя гигантской птицей, промчавшейся на своих искалеченных бурей крыльях сквозь Пустыню Ужасов, неимоверными усилиями добравшейся к берегу и благополучно приземлившейся сюда, на эту вот скалу, с которой так хорошо обозревался весь его трудный и долгий путь. Ему предстояло лететь еще далеко, и лететь через пустыню еще более жуткую, и нужно было набираться сил. Он возрождался. Он ощущал, как промывается его сознание, как волна ядовитого дыма, под игом которого он был, откатывает от него и растворяется в безболии и безмятежности. Это возвращалась к нему утерянная им когда-то память. Признак этот придавал его уставшим крыльям сил. Он был предвестником того, что к нему возвращается и его космический интеллект, и врожденный опыт, а вместе с тем и те глубокие знания мира и сокрытых в нем материй, которыми он владел до своей катастрофы. И трепетная надежда того, что он не уйдет в вечное забвение, что прежде, чем покинет этот мир, выполнит все же миссию, с которой был послан на землю сто шестнадцать лун назад, радостно озаряла теперь его сознание.
До Потопа оставалось шестьсот сорок восемь лун. Столько лун оставалось жить человечеству. Сможет ли он исполнить свою миссию – возрождение Человека?