Но вот наступил день, когда маленькому Каинову пришлось посыпать голову пеплом.
Это случилось в последнее воскресение марта. В истории его жизни это был самый страшный день. Он окончательно перевернул колеблющийся, едва удерживающийся на грани равновесия мир, добавил еще одну рану в душе, не могущую зажить уже никогда.
Ничто не предвещало беды: тихо поблескивали витрины магазинов, диковинно клубились черными, еще непроснувшимися ветвями редкие деревья по газонам, где лежал грязный от автомобильных выхлопов снег, роились отягощенные своими заботами люди. Пушкинский переход сплавлял их нескончаемым цветным потоком.
В этот раз музыканты <Каинов (скрипка) и Арнольд Георгиевич (альт)> играли allegro non troppo из Шестой симфонии Чайковского. Ее первую часть. Скрипичную партию "Патетической" Каинов знал абсолютно - с ней он завершил свои занятия в музыкальном училище.
Альт вел аllegro на первых двух струнах. С нарастающей тревогой звал за собой скрипку, и скрипка, сокрушая воображение зрителей виртуозными пассажами, следовала за ним, пронзая пространство душераздираюшим плачем. От напряжения дрожал воздух. Обдавшись творческим жаром, Каинов бил, бил и бил смычком струны, извлекая из них флюиды ропота и смятения, и ощущал, как флюиды эти больно вливаются в его клетки, и как клетки эти принимаются отчаянно вопить от предчувствия несущейся к ним беды. Наверное, ему нужно было прервать игру, нельзя было искушать фатальность, но руки его двигались вопреки его воли, извлекая из безобидного инструмента каскады ужасных звуков. Он увидел вдруг перед собой застывшее лицо женщины с безумными глазами. Женщина закрыла ладонями уши, словно была не в состоянии выдержать атакующих ее мозг звуков, и во все глаза глядела на его смычок, растерзывающий струны.
Какой-то вихрь налетел на него, все смешалось в его крови и он, почти уже оглохший, едва довел игру до конца. Пот лился с его лица ручьями, ноги дрожали. Арнольд Георгиевич глядел на него встревоженно. Мальчик <кличка пса> не выпрашивал монет. Прижавшись к ногам Каинова, он жалобно повизгивал.
Что-то случилось и с публикой. Она оцепенела. Никто не бросал денег в раскрытый футляр, не восхищался и не бил в ладоши. Воздух был гнетущим, им трудно было дышать, и Каинов, сунув альт в футляр, поспешил наверх, к воздуху. Мальчик, прижимаясь к его ногам, неохотно поплелся за ним. Он часто останавливался, тоскливо глядел в глаза своему другу, и из горла его вырывались хриплые, непонятные, почти человеческие стенания. Но друг его шел наверх, шел и тащил и его, и он не смел ему не подчиняться.
И, наконец, они вышли на воздух. Вышли и испуганно остановились. В нескольких метрах от них, на другой стороне лестничного марша, стояли двое. Молодая, высокого роста женщина, лет двадцати двух, и … угрюмый, крутолобый, звероподобный ротвейлер. Оба они были одеты по последнему крику моды. Женщина была в кожаных брюках с медными молниями и лэйбами, в кожаной куртке ковбоя и мексиканской шляпе. На ногах ее были красные, высокие ботинки с хромовыми пряжками. Мартовское солнце светило едва-едва, но женщина была в огромных солнцезащитных очках. На плече ее висела дорогая сумочка с позолоченными пряжками и скобами. Замечательная особь. Она удивительно походила на ядовитое экзотическое насекомое, облаченное для потехи в человеческие одежды. Злая энергия исходила от нее. Пес тоже был разодет под ковбоя. На нем была такая же кожаная бойцовская куртка, короткая с приплюснутым верхом шляпа и темные очки, перевязанные на затылке черной резиновой тесемкой. В свою очередь он походил на человека, на злобного и невероятно сильного карлика. У него были бульбообразные, налитые ненавистью глаза, жутко поблескивающие сквозь затененные стекла очков, гладкая короткая шерсть с ржаво-красными подпалинами, и широкие кривые лапы. Крутая его шея, перевитая узлами мышц, взятая в обруч железного ошейника, нервно подрагивала, а грудь под кожаной курткой вздувалась барабаном. Увидав соперника, ротвейлер угрожающе взрыкнул и заплясал на месте, сдерживаемый железным поводом. В брылах его вскипела пена. Сильная рука хозяйки поигрывала поводом, то отпуская его на пядь, то сдерживая, как бы подзадоривая.
Мальчик испуганно жался к ноге Каинова. Где-то позади затерялся Арнольд Георгиевич, и Каинов на миг остановился, поджидая его. Ротвейлер рвался в бой.
Вовремя подоспей Арнольд Георгиевич, и они благополучно бы разминулись с псом-людоедом и человеконасекомым, но случилось все не так. Благородный Мальчик, видя, что другу его угрожает опасность, переборол страх. Он встал в позу бойца и вздыбил загривок. И ротвейлер, не стерпев такого, стал уже отчаянно рваться из рук хозяйки и грызть железный повод.
Каинов испугался. Он обхватил порывающегося в бой Мальчика за шею и закричал:
- Нельзя, Мальчик! Нельзя! Сейчас же замолчи! - кричал и отчаянно искал глазами по человеческим лицам, выплывающим из грота перехода, но лицо Арнольда Георгиевича словно зацепилось где-то за корягу в этом людском потоке и не всплывало на поверхность.
Он посмотрел в сторону своих противников и увидел, как женщина-насекомое сорвала с вздымавшегося на дыбы ротвейлера очки и шляпу, щелкнула замком карабина. И в то же мгновенье стремительная тень разъяренного зверя, сбивая с ног прохожих, ринулась к ним. Пущенной торпедой пес ударил своей мощной грудью Мальчика. Мальчик подпрыгнул вверх и перевернулся, но тут же вскочил, вздыбился на задние лапы и грудь в грудь встретил своего врага.
Несколько мгновений псы грызли друг друга, норовя схватить за горло, и казалось, что Мальчик выстоит, не уступит, и кто его знает, может, и выстоял бы, и не уступил, если бы не железный ошейник врага, который не давал схватить ему его за горло, и, конечно же, выстоял бы, вовремя вмешайся хозяйка, но та вовсе и не помышляла разнимать бойцов. С холодной ненавистью скорпиона она взирала на катающихся по лестничному маршу псов и подзадоривала своего людоеда:
- Фас, Блэк! Хорошо, Блэк! Хорошо! Дави его! Дави! - и нетерпеливо похлестывала свою тонкую и сильную, как у кузнечика, ляжку железным поводком.
Потрясенная публика сбилась на противоположной стороне и с ужасом наблюдала бой четвероногих гладиаторов.
- Молодец, Блэк! Молодец!- звонко кричала женщина-насекомое своему питомцу.- Фас его! Фас! - и ротвейлер, слыша поддержку и призывы хозяйки, утроился в ярости, швырнул Мальчика на бетон и вонзился клыками в его горло.
Поверженный Мальчик забился под ротвейлером, закрутился, пытаясь вырваться из мощных тисков, но ротвейлер держал насмерть.
- Что вы делаете!? Что вы делаете!? - зашумела публика.
- Сейчас же разнимите собак! Милиция! Где милиция?
Но милиции не было. Не было и Арнольда Георгиевича. И Аваддоша не знал, что делать. Он дрожал от страха и порывался к беспомощно дергающемуся под ротвейлером Мальчику. А женщина-насекомое все подзадоривала своего людоеда:
- Хорошо, Блэк! Умница! Хорошо! Так его! Так!
Мальчик стал сипеть, а Арнольда Георгиевича все не было. И тут Аваддоша, бросив отчаянный взгляд на толпу, увидел его лицо. Арнольд Георгиевич, спрятавшись за спины, спокойно наблюдал сцену убийства, и глаза его сияли кровожадным восхищением.
И тогда Каинов бросился к ротвейлеру и стал отчаянно бить его по голове кулаками.
- Пусти! Пусти, проклятый! - кричал он, захлебываясь слезами. И бил, и бил пса по его оскаленной, сомкнувшейся мертвым замком пасти, в кровь раня о его клыки свои руки.
И тут случилось вообще невероятное. Разъяренная женщина-насекомое подбежала к Аваддоше, пытавшемуся из последних сил разомкнуть окровавленными руками челюсти псу-людоеду, и стала бить его ногами и хлестать железным поводком.
- Щенок! Ублюдок! Выродок! Пошел отсюда вон! - била она Каинова, но мальчик не мог защищаться. Руки его были заняты. Изо всех сил он разжимал псу-людоеду челюсти, рыдал и умолял публику помочь ему.
Солнце, не вынеся такого позора, спряталось за облака. Оно не могло видеть, как маленький человечек, еще совсем ребенок, один на один сражался с двумя олюдоедившимися разъяренными животными на виду у огромной человеческой стаи, и человеческая стая, которая легко могла бы растерзать двух чудовищ, трусливо взирала на это кровавое побоище и не двигалась с места и лишь издавая, будто в свое оправдание, жалкие призывы: "Милиция! Милиция! Куда же смотрит милиция?".
Вдвоем им, кажется, уже что-то удалось. Мальчик вывернулся, поднялся на ноги и уже должен был вот-вот освободиться от страшных клыков врага, и тогда человеческая самка озверела окончательно. Оставив Каинова, она принялась пинать носками Мальчика. Она била его по голове, под дых, и сильные, острые носки ее ботинок клиньями вонзались в дрожащее брюхо хрипящего пса. Била цепью по ногам, и ноги Мальчика подкосились, и он снова рухнул на бетон, и Блэк снова оседлал его. И здесь случилось вообще нечто дикое. Женщина-насекомое бросилась к своей сумочке, вынула из нее нож и стала неистово бить им бессильно бьющегося под ротвейлером Мальчика.
Каинов взвыл сам, как пес, и набросился на человеческую самку. Он стал бить ее лицо и царапать ее костистую грудь. Он грыз ее руки, держащие нож и наносящие смертельные удары Мальчику, и кричал:
- Люди, люди, что же вы стоите!? Убейте, растопчите эту гадину!
Он хрипел и лаял, он сам превратился в разъяренного пса-людоеда, и глаза его пылали сумасшествием. Он искал ими глотку самки-чудовища, он хотел впиться в нее зубами, но глотка эта, уже выцеленная его глазами, вдруг высоко вознеслась над ним. Нанеся ужасным своим орудием несколько смертельных ударов Мальчику, человеческая самка поднялась на ноги, отбросила от себя Каинова ударом ноги. Она была безобразна и страшна, она держала в руках окровавленный нож. Она сама была вся в крови.
- Кто посмеет ударить моего Блэка - убью! - прохрипела она.
Весь в крови, и в своей, и в собачей, был маленький Каинов: в огромной луже крови лежали два пса: хрипящий, содрогающийся от ненависти, все еще не размыкавший своих челюстей Блэк, и подергивающийся в конвульсиях умирающий Мальчик. Вот он дернулся последний раз и испустил тяжелый вздох, и замер, и только лишь тогда женщина-чудовище нагнулась к своему идолу и отняла его от уже бездыханного трупа.
Каинов опустился к Мальчику на колени, обнял его голову и затрясся в рыданиях.
Подоспели, наконец, синие мундиры, и человеческая толпа, безрукая, безъязыкая, молча наблюдавшая только что страшную сцену, испуганно отхлынула и растворилась: никто не хотел быть свидетелем.
- Прости меня, мой хороший, прости, мой оранжевый! - целовал мертвого пса рыдающий мальчик. - Когда я вырасту, я отомщу людям за все. Отомщу и за тебя.
..................................................