Утро было жестоким. За окном плескалась стихия. Медленно, как ядовитая ртуть, проникала она сквозь стекла человеческого жилья, и воздух в нем был промозглым и сгнившим, как в древней гробнице. От него ломило кости, стыли мозги, им было больно дышать. Не хотелось открывать глаза. Не хотелось двигаться. Хотелось быть насекомым. Забиться поглубже в щель и раствориться в невесомости анабиоза, не ощущая ни голода, ни холода, ни страха.
Страх особенно был невыносим. Он поглощал все: сердце, печень, желудок. Мозг! И кровь немела в венах, едва побуждаемая к жизни слабыми толчками сердца, с каждым днем остывая все больше и больше...
Человек еще двигался и дышал, но он уже превращался в тлен. Превращался намного раньше, чем было предписано ему Небесами. По своей же вине, разорив дотла свое земное жилище. И, как в отместку за это, погибал он теперь еще и от обрушившейся на него Стихии, призванной Высшими Силами окончательно погубить его, расплатившись с ним за его неисчислимые со дня Сотворения грехи.
Нет, в сущности, это был еще не обещанный два тысячелетия тому назад Апокалипсис. Это было пока лишь его преддверие. Но каким жестоким было дыхание этой еще далекой, но уже обратившей свой бесстрастный взор к лицу человека Немезиды.
Богиня возмездия шла за ответом...
Это случилось однажды ночью, когда истерзанная человеком планета и сам душитель спали, убаюканные крепким сном, согретые нежным дыханием бабьего лета.
Осень выдалась в том последнем для Человечества году необыкновенной. Природа в предсмертной агонии творила воодушевленно, охваченная приступом радости безбрежного своего бытия. Она пылала яркой палитрой окрыленного музой гения. Пылала последним роковым пожаром, и казалось, что никогда в золотые чертоги ее не посмеет войти - Смерть.
И вот она - вошла. Перед самым уже рассветом, когда Природа должна была вот-вот совершить свой первый после пробуждения вздох.
Шум крыльев Немезиды быстро настиг планету. Теплый воздух напрягся и зазвенел. Потом задрожал всей своей бездной. Мириады ледяных стрел вонзились в его спящее тело. И он взвился и застонал, как угодившая в силки могучая птица.
Звездное небо померкло.
Едва зарождающийся рассвет затянулся мглой неведомо откуда взявшихся туч. Грохот крыльев Немезиды стремительно нарастал. Со страшной силой пронзил он оцепеневшее от холода пространство, и на Землю, ошеломленную, притихшую от страха, посыпался тяжелый, всесокрушающий град.
Град сыпал с неба несколько часов, не прекращаясь. Он превратил землю в прах, и она, исхлестанная, искалеченная, жалко лежала теперь у ног грозного своего Отца.
Но Сотворивший был неумолим.
Всего лишь несколько мгновений стояло над миром кажущееся прощением затишье. Но оно было страшнее, чем град. От него немели уши и обмирала кровь.
И великий страх обуял все живое.
И поднял тут Властитель другую руку и низверг ее карающей десницей вниз. И открылся тут зев небесный. И чудовищный гром потряс Вселенную.
Небо разорвалось. Из недр его выплеснулся стожальный огненный язык, и все стало белым, как саван. И на умершую уже от страха землю с сокрушающей силой обрушились хляби небесные. Их водяные вервии слились, как гидры, в гигантский каскад, и каскад этот падал на землю с оглушительным грохотом и гулом, заставив согнуться то, чего не мог согнуть всегибельный град.
Хляби низвергали потоки на землю целые сутки.
Солнце в тот день забыло взойти, и Немезида творила свое правое дело под соглашательским покровом мрака.
Взошло светило лишь на следующее утро. Взошло, как ни в чем не бывало, и увидело страшную картину. Земля лежала поверженной. Обломки некогда сущего заполонили все видимое пространство, и не было теперь нигде живого места, которое могло бы успокоить глаз. Все было превращено в прах. Всюду господствовали грязные потоки и слепые водяные зеркала, в которых, как кости, торчали жалкие останки истерзанной природы.
Шел Последний Всемирный Потоп, которому было суждено произойти в начале третьего тысячелетия от рождества Христова. И все шире и явственней открывались врата Апокалипсиса.
А пока на землю вот уже сто восемьдесят дней лились изматывающие дожди. Они шли почти каждый день, с небольшими перерывами, шли днем и ночью, шли половину осени, всю зиму и вот уже половину весны, и у человека все меньше оставалось надежды, что он сможет выйти на пашню и посеять хлеб.
Ожидался голод.
Не тот, который случается от недорода, когда хоть что-нибудь, а давала природа, оставляя живому упование. А голод жестокий и неумолимый, когда у человека не остается никакой другой пищи, кроме крови и тела упавшего раньше.
Все вокруг было обречено на долгую мучительную смерть. Но человек, стоящий у окна, умирать не спешил. Он задумчиво глядел на плывущую за окном смерть, и на лице его подрагивала страшная улыбка палача, созерцающего только что четвертованную им жертву.
Аллилуйя! Аллилуйя! Небеса, кажется, услышали его. Он так хотел Апокалипсиса!
Он так хотел возмездия!
Что же это был за человек, и что ему было надо от погибающего, от уже почти погибшего мира?