Том II. "РОКОВАЯ ОШИБКА БОГА"

Фрагмент "Ватикан"

(14 августа, в субботу, Каинов написал статью «Тиран Вселенной» , а через неделю, 22.08, она вышла.)

Каинов понимал, что этой статьей обрекает себя на колья, но только лишь это могло привести его к победе, отступиться от которой он не мог, а потому и готов был принять любые лишения.

А через несколько дней ему пришла повестка явиться в префектуру Яффо, в отдел Спецслужбы внутренней безопасности. Повестка была на понедельник, 23-го августа. После Учхисара это была уже вторая ласточка. Сразу четыре истязателя могли бы устроить ему поругание стегон: Ватикан, оплевавший его ядовитой слюной; Моссад, уличающий его в открытой провокации и измене государству по части оскорбления его в измене собственного суверенитета; его недавняя побляжка Хейла, выставившая ему претензии за физические истязания при исполнении ею своих государственно-стукаческих обязанностей; и, наконец, вломиться к нему в претензии мог и ректор университета Хаи Юлиусберг за нанесенные ему неслыханные оскорбления. D-r же Rougge, пострадавший при потасовке в катастрофическом масштабе и заживляющий свои боевые раны целых три недели, предъявить ему счет по причинам чисто этическим, конечно же, постес-няется, в чем Каинов не сомневался. Так что же и кто виновник его повестки? А может, все вместе?

В судный день, к девяти часам он, выйдя на Дерех Шломо, прошел по ней к Площади Часов и вышел прямо к Новой сарае, большому трехъэтажному зданию, в противоположных крыльях которого размещались яфская префектура и полицейский участок. Войдя в холл и уклонившись от него влево, он остановился у стеклянного барьера – «Шин-бет» (ISA - Спецслужба внутренней безопасности). Предоставил дежурному полицейскому повестку и удостоверение личности. Тот глянул в журнал, сверил повестку, внимательно изучил, сверяя с его лицом, удостоверение. Было без четырех минут девять, и полицейский, повременив еще три минуты, открыл турникет, и Каинов проник в вестибюль. Его тут же подхватил констебль: приняв от дежурного повестку и удостоверение, он повел его в глубь коридорных лабиринтов. Остановился на втором этаже против двери с табличкой 14 и нажал кнопку. Через несколько секунд раздался ответный сигнал, и констебль скрылся за дверью. Через полминуты он вышел и пригласил Каинова войти.

Небольшого росточка человек средних лет, изможденный тайными страстями, выгравированными в его лице, в безразличном гражданском костюме назвался Гаврииловым. Каинов порылся в памяти и обнаружил в ней, что еврей с такой фамилией может быть представителем единственно бухарского духовного сословия, характеризующего симбиоз голубиной кротости, осторожности и коварства. Впрочем, рельефные построения глаз, переносицы и рта, подтвержденные вкрадчивыми, властными, утонченными манерами, говорили о том же.

Гавриилов открыл толстую (!) и, по всей видимости, немолодую уже папку, лежащую перед ним, и стал вяло перелистывать ее страницы, пробегая по ним беглым взглядом. Несомненно, он знал папку уже наизусть. Иногда он отрывал глаза от страниц и устремлял свой безразличный взор к Каинову, и Каинов выискивал в этих удивительных глазах хоть какие-то мысли, но мыслей в голове Гариилова, кажется, не было. Впрочем, это только казалось. Когда Гавриилов заговорил, Каинов тут же обнаружил в нем напористый, суровый и безжалостный мозг.

— Вы очень интересный человек, господин Каинов! — и в зрачках Гавриилова сверкнула молнией острая сталь. — Я думаю, что мы неплохо пообщаемся с вами.

— Я тоже так думаю, chief superintendent.

Глаза Гаврилова снова вспыхнули молнией, но уже более яркой. Долго и проницательно, как настороженная ягуана, следил он лицо Каинова, и тут в глазах его вспыхнула догадка. И он вкрадчиво произнес какую-то непонятную фразу. Фраза прозвучала в форме вопроса на каком-то неведомом Каинову диалекте. Мозг его, на мгновение опрокинутый в обрыв, тут же включился снова, и выдал расшифровку услышанного:

— Откуда вам известен мой чин?

Диалект этот Каинов определил как один из узбекских.

— Я вычислил его по вашим повадкам, — ответил он на том же диалекте, подняв его из глубин своей всезнающей памяти. — Кстати, одна интересная деталь. Ваша фамилия имеет бухарские корни, но диалект, на котором вы говорите, есть диалект северо-узбекской огузской группы. В нем есть иранские примеси.

В глазах Гавриилова вспыхнул уже целый фейерверк изумления. Он судорожно проглотил слюну. Долго ничего не мог сказать, и пальцы его машинально перебирали листы лежащего перед ним Досье. Затем в лице его легким румянцем тронулось какое-то затаенное удовольствие.

— Да, да! Я слышал о вашем изумительном лингвис-тическом даре. Это поразительно! Феномен нечеловеческий! Фамилия моих предков зачалась действительно в Бухаре. Еще в начале прошлого века. Но язык мой формировался в Самарканде, в котором и преобладает северо-узбекский диалект. Кстати, — вдруг засмущался Гавриилов, что было так странно видеть в его казенном лице, — я привык из-за вечной нехватки времени совмещать приятное с полезным. Надеюсь, вы сегодня не успели еще позавтракать, Аваддон? Я бы хотел разделить это маленькое удовольствие с вами. Не откажите!

Он нажал зуммер, и в кабинет тут же вошел Sergeant Major со звездой и тремя лычками на погонах. Гавриилов сделал ему знак, и службист так же молча удалился. Через пару минут он вкатил в кабинет коляску с двумя стоящими на ней лесенкой подносами. На подносах возлежал шведский завтрак: сыр, яйца, бекон, фруктовые соки, зелень, шоколад и графинчик с искомым. Каинов оживился: графинчик был как нельзя кстати.

Спустя полчаса, раздался зуммер, и в кабинет вошел знакомый ему уже констебль, приведший его сюда, и положил на стол очередные повестку.

— Я очень рад был познакомиться с вами, господин магистр!— встал из-за стола Гавриилов, осторожно пожимая Каинову руку.

— Да, но-о-о…

— Что? Ах, это!? — махнул Гавриилов на Досье. — Это еще успеется. Мне доставило большое удовольствие общение, и я, пожалуй, буду не прочь еще раз встретиться с вами! — и он протянул Каинову пропуск на выход, но тут же притормозил его.

— Да, едва не запамятовал, — с досадой выговорил он и подал ему сложенный планшетом номер какой-то газеты. Каинов взглянул в лицо номера. Это был хорошо уже знакомый ему «Римский вестник». Очевидно, Гавриилов полагал, что он не читал еще статьи ватиканских папарацци, ответивших ему на его «Бравые похождения Ватикана в науку». Однако он принял газетку и, вежливо поблагодарив Гавриилова, вышел из кабинета.

Он был в ликующем недоумении. Он шел в гнездилище пыток и прощался с душой. Мировая пресса, насколько он знал, серьезно обвиняла Шин-Бет в пытках и в жестоком избиении своих узников, а также в фабрикациях несуществующих заговоров, и не раз приводила примеры, когда пытаемые службой безопасности, не выходили живыми из ее застенок. И тут до него что-то дошло. «Что это было?» Он резко остановился. Для чего вызывал его Гавриилов? Не для того же, чтобы пощекотать ему брюшко и приятельски покормить его коньячком! Ах, да, он должен был дать ему эту вот газетку. Он прочтет ее, внушит себе нравоучения, а при встрече следующей они снова приятно потолкуют о том о сем. За бутылочкой, разумеется. Кстати, Гавриилов, похоже, и не намерен был даже вменять ему какую бы то ни было вину. Очень похоже! Ну, да будет видно.

Дойдя к Площади Древностей, он прошел немного вниз и очутился перед указателем, на котором был начертан веер улочек, сбегающих круто вниз к Яффскому порту. Улочек было 12. Каждая из них была названа по тому или иному знаку зодиака. Эти улочки прозывались в народе «Улочками счастья». Поверье утверждало: « Выбравшему улочку своего знака зодиака, загадавшему заветное желание и спустившемуся по улочке бегом и 3 раза кряду, гарантировано достойное вознаграждение». Какого бы Каинов хотел вознаграждения? Ах, чего ему еще было желать, как не того, чтобы и Юлиусберг, и Ватикан, и эта шкурница Хейла заткнулись бы со своими к нему претензиями, а добрый ангел Гавриилов пусть им в этом бы помог. Каинов был не суеверен, но чем черт не шутит, и он, выбрав улочку своего знака (Рыба ), рванул по ней самоотверженной рысью, как на крылатых сандалиях, рискуя сломать себе шею о выщербленные ступени и крутые повороты. Рысью же поднялся по ней и наверх, хотя рысь наверх в волшебных условиях не оговаривалась, и проделал добросовестно такую операцию, как и требовалось, ровно три раза. Неловко говорить об этом, но он был еще совсем мальчишкой. Завершив судьбоносные эксперименты с чудо-переулками, и заручившись их мармеладными посулами, он уже неспеша дви-нулся к порту, поглазеть на пароходы, не переставая раздумывать о посетив-ших его истомленную тревогами душу сладких превратностях. Ничем не мог он их объяснить, и мысль его все время цеплялась за вдохновенную наивность: он понравился вершителю судеб Гавриилову, и могучий Гавриилов теперь не даст его на попрание ни Ватикану, ни какому-то там Юлиусбергу.

Забегая вперед, скажем – да! В планы Гавриилова, а вернее, в планы Шин-Бета, вовсе не входило вменять Каинову за его статью какую-нибудь вину, а тем паче отдавать его на попра-ние ватиканскому Шерхану, но думал он все же немножко по-другому. Но об этом позже.

Каинов пребывал в эйфории безмятежности, и теперь его беспокоила одна лишь мысль: как скоро сделает идентифи-кациию отанков Харрис? И как скоро затем он сможет нанести миру свой решающий удар? Ни дня не забывал он о пращуре, и пепел Клааса неутомимо стучал в его сердце. Он должен вернуть своему великому предку, первому восставшему против тирании Бога, доброе имя, и пусть свергнутся на него Небеса, если он этого не сделает.

—————————

Не более трех дней пребывал Каинов в благоденствии струй невинных ветров, полагая, что прогремевшие над его головой крылья грозы есть всего лишь весенняя шутка Небес, как раз-дался вдруг оглушительный грохот. Он безмятежно лежал на ди-ване, предаваясь радостным мечтаниям, как в комнату его вор-вался вернувшийся от своих городских каких-то забот папашка Цвеккер. В руках папашки была газета. Он почти подбежал к нему и стал с остеревенением хлестать его газетой по мордасам.

— Свинья! Свинья! Свинья! — выкрикивал он свое страшное ругательство, обрызгивая его слюной, и, швырнув газету ему в лицо, вышел, пошатываясь, из комнаты. Каинов поднял газету и развернул ее. Это был все тот же «Римский вестник». Кричащим шрифтом был отмечен материал, на который он тут же обратил внимание. Это был ответ на его памфлет. Он был кратким, но очень жестким, это была лавина протеста. Стихия Божьего гнева. И Каинов понял – сейчас пощады ему уже не будет.

Он разыскал брошенный куда-то номер Вестника, который дал ему Гавриилов. Номер был тот же. С проклятием Ватикана. Он развернул его и прочел на автомате снова.

В эту же ночь Каинов проснулся от страшного грохота. Он ничего еще не успел сообразить, как глаза его резанул мощный столб света. Выбитая дверь лежала на полу, а на пороге черными демонами стояли четверо молодцев с громадным желтобрюхим овчаром на коротком поводке. Гости были одеты в обыкновенную форму ГАИ, но чутье Каинова подсказало, что это ребята из Шин-бета. Даже не предъявив удостоверений, гости, два младших сержанта и два офицера, принялись делать шмон. Высунулся из своей клети тощий и бледный, как призрак, Цвеккер. Страдальческим бесплотным извавянием застыл у дверного косяка, заклиненный в челюстях и членах, не смея выговорить ни звука. Ему приказали сесть на пол в угол и не двигаться, и Цвеккер, слава богу, не потеряв еще способности слышать, держась за сердце, кулем повалился на пол. Каинов попросил разрешения дать ему лекарства. В сопровождении бойца он прошел в другую комнату, взял сердечных капель и дал их старику. Тот был едва жив. Руки его тряслись, глаза были оловянными, сквозь них не пробивался даже ужас. Он был бос, в ситцевом халате и ночном колпаке. Колпак, запутавшийся в седых волосах, съехал на глаза, и он не мог его поправить, и Каинов поправил. Он попросил разреше-ния уложить старика на диван, и ему разрешили, но прежде диван был подвержен изысканному осмотру, вплоть до роликов. Овчар добросовестно обчуял его и не сделал никаких возра-жений. Обчуяли, не доверяя псу, и сыщики.

Гости перевернули все вверх дном. Заглядывали во все шели и прошупывали на одеждах швы. Пес, как умом перевернутый, мотался по квартире и обнюхивал все, что попадалось ему под ноздри. Гости вышли в палисад и такой же шмон сделали и во флигеле, смешав там дно с покрышкой. Не преминули заглянуть и в аварийную, заросшую паутиной туалетную будку. Естествен-но, искали упомянутые им в статье фрагменты останков.

Клюнули! Да и невозможно было не клюнуть. Превосходно! Мальбурак теперь не попадет под подозрение. А о том, что останки целиком были за Ла-Маншем, им и в голову не придет. Счастье его, что он надежно спрятал фотопленку с изображением останков и с их подробной документацией, которую оставил ему Харрис перед своим отъездом из Учхисара и которую велел сжечь при первой же опасности. Пленку он держал в саду, в жестяной банке, закопанной в самом неходовом месте. Вах-вах! Опасной уликой был бы и чек Мальбурака. Он как чувствовал, а потому и не стал оформлять по нему сберегательную книжку. Он оформил чек в банке на код. И теперь мог снимать с него деньги по взятым в мозг цифрам. Гости искали ветра в поле до утра. Единственной их добычей был дневник, изъятый из его личного сейфа. Ха-ха-ха! Каинов давно понял, что горничная в его сейфе гуляет, и натолкал в ее мозги ваты. Он уничтожил свой прежний дневник, предварительно облив его чернилами. Это была подложная причина замены уличающего его документа. Увидав Дневник новенький, филёрша не должна была чего-нибудь заподозрить. Но в новом Дневнике он писал уже тот плетень, на который хотел нагнать у своих сыщиков нужную ему тень. И, судя по всему, это ему удавалось. Удалось и теперь. Приятного чтения, господа!

До поздней ночи Каинов отхаживал старика. Отходил, успокоил, наговорил кучу приятных и ободряющих слов и стал разбираться к постели. И едва стал снимать с себя пиджак, как его пронзила молния ужаса. Сердце сжалось так, что пропустило несколько ударов. Он стремительно сунул руку во внутрен-ний карман пиджака и вынул из него паспорт на имя Эд Йонга. О, Изида! Он был на волосок от гибели. Как могло случиться, что ищейки не обыскали его, и как могло случиться, что он был застигнут врасплох? Так застигнут, что даже не вспомнил о бомбе, лежащей в его кармане?! Он долго думал, что делать и куда спрятать этот могущий взорваться в любое мгновенье динамит. Вышел во двор, долго стоял во дворе, вслушиваясь в пронзительную тишину и вздрагивая от каждого шороха скребущейся в каменных щелях мыши. Завернул документ в ткань и сунул его под тяжелый камень стоящего неподалеку разрушенного строения. И до утра потом не спал, прислушива-ясь к каждому звуку, долетавшему из глубин ночи.

Несомненно, за обыском должен был последовать арест или, в лучшем случае – пристрастный допрос с приложениями. Через два дня с неофициальным визитом, как известили ежедневные «Вести», в Израиль прибыл чрезвычайный и полномочный посол Ватикана. Нонциатура в Израиле пристуствовала в то время лишь в рамках католицизма, существующего в стране на правах свободных конфессий, но она не имела никакого отношения к иудаизму. Тем не менее, разговоры о конфессийном содружестве в религиозно-полити-ческих структурах уже исподволь велись. И Ватикан, и Израиль на фоне крепнущего мирового пацифизма были в корне заин-тересованы в планетарном единстве, а статья израильского под-данного явилась здесь препятствующим тому фактором, и кри-чащие противоречия нужно было разрешать немедленно, не дожидаясь осложнений. Вот с тем и явился в Израиль светлей-ший представитель Ватикана по религиозным вопросам. Пред-ставитель папской канцелярии, как было оговорено в заметке «Вестей», самолично вручил Кнессету ноту. С нотой он вручил и нечто похожее на динамит, взорвавший тотчас и Кнессет, и всю разведывательную службу Израиля. Это был номер «L'Osservatore Romano – Римский вестник», в котором была опубликована армагедонная статья о кончине мира члена Священной коллегии кардиналов Ватикана некоего Battista Bernardi. Статья называлась «Сатана рвется к Божьему престо-лу». Статья была как бы продолжением уже сделанного погро-ма головы Каинова за его статью, но здесь был сделан акцент на весьма существенный факт, каким-то образом упущенный в статье предыдущей. Здесь Ватикан, словно очнувшись, метал громы и молнии по поводу обещаний Каинова, сделанных в своей статье о том, что намерен сделать идентификацию останков и потрясти человеческий мозг некой тайной. И поверженный Кнессет, рассмотрев возражение и шоковую статью кардинала, признал эти документы к диатрибе тотчас, не посмев возразить ни единой мышцей, тем паче, что и сам был премного изумлен выходкой своего подданного. С тем, как теперь стало совершенно очевидно, в доме Каинова и был сделан на днях маленький переворот Шан-Бетом. Шабак. Ищейки искали фрагменты останков, о которых он так неосторожно обмолвился в своей статье. Кардинал погребал мир под руинами человечеческого зла и невежества и призывал все святые силы дать отпор нечеловеку с сатанинским именем Каинов. Но о последнем Каинов еще не знал.

Получив повестку на среду 31 августа, он враз оборвался. Номер кабинета, указанный в повестке, вовсе не располагал к коньячному времяпрепровождению с Гаврииловым. Он был обозначен цифрой 23. Но того и следовало ожидать.

В назначенный час он снова явился в префектуру.

В кабинете было двое: сам хозяин, мумиеобразный тип со злым ртом и бледно-желтыми глазами, в центре которых сверкали два припорошенных инеем зрачка, неподвижно, как у кобры, устремленных на него; и пустынно-отрешенного вида гражданин, живо напоминающий ему ватиканских жандармов в Бахрейне. Гражданин смотрел на него жемчужно-пепельными, ничего не выражающими глазами насекомого, и Каинову показалось, что он даже не видит его. Несомненно, это был некий агент Святого престола из «Центра информации для Бога». Представитель самой информированной разведывательной организации в мире, которая знает все и обо всех. И, естественно, этот высокий нунций политики «послушания трупа» прибыл в Израиль не только с миссией подачи ноты Кнессету, а и для того, чтобы взглянуть в его безобидное и скромное лицо, и если чт? ... Пред лице хозяина лежала та самая папка досье, которую Каинов видел у Гавриилова. Сердце его трепыхнулось. Он снова вспомнил о Харрисе, предупреждавшем его об идущей по его пятам опасности.

— Каинов? Аваддон? Аполлионович? — неумолимо, как выносящий приговор молох, произнес шеф, глядя в досье.

Молох отнял глаза от досье и тут же напоролся на ненавистный взгляд мальчика. Взгляд был таким уничтожающим, что у него свело судорогами рот. Жилка сомнения дрогнула в зрачках Молоха: Он закашлялся и отпил из стоящего рядом графина глоток воды.

Бледными, иссущенными аскетизмом пальцами, Молох нащупал на столе пачку газету, сложенных лицом к нужной статье, стал показывать Каинову, и перед глазами Каиновым промелькнули все его мятежные персоналии. Последняя была статья о Тиране Вселенной.

— Все эти статейки действительно ваши? И имя под ними поставлено вашей, а не чужой рукой?

— Да, господин неизвестный! За окном светло. Сейчас де-вять часов пятнадцать минут утра местного времени. Среда, тридцать первое августа одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Облачно, но дождя, наверное, не будет. Я нахожусь в муниципальной жандармерии ISA - Шин-бет, в отделении Спецслужбы внутренней безопасности Израиля, в кабинете № 23.

— Что это значит?

— Это значит то, что я, Каинов Аваддон Аполлионович, со-вершенно вменяемый, господин Никто, и отвечаю на ваш вопрос: Вы не заблуждаетесь. Все эти статейки не сфальсифицированы и написаны действительно моей рукой. Между прочим, я имею право знать – с кем имею честь?

— Да! Конечно! — В лице шефа отобразилось замеша-тельство. Очевидно, он не ожидал такого напора. — Алуф Мишне (полковник) Эстер Бен Рабби Израель.

— Адони Алуф! Наш диалог состоится лишь в том случае, если вы будете задавать мне конкретные вопросы и так же конкретно будете отвечать на вопросы мои. Это мое условие!

Голосу мальчика возразить было невозможно. Алуф Мишне понял, что динамитом и жгутами он ничего не добьется и, на полтона смягчившись, дал свое согласие.

— Вы утверждаете, что вы есть правнук Господа?

— Это именно так!

— Вы утверждаете, что вы есть потомок Каина?

— Да! Это мой пращур! Господь Бог – по линии небесной, а Каин – по земной.

— Хм! Вы утверждаете, что созданный Богом человек есть человек низшего образца и его нужно утилизировать?

— Несомненно!

— Вы утверждаете, что миру нужен человек новой генерации? Генерации Каина? То есть генерации вашей?

— Это единственная возможность спасти планету.

— Вы утверждаете, что были на аудиенции с Богом?

— Да! Дважды!

— И диалог состоялся между вами именно так, как вы это описываете?

— Дословно!

— И Бог действительно отказался от избранности изра-ильского народа?

— Он не отказывался! Избранным он его и не признавал!

— Чудеса в решете!

— Да! Действительно!

Вы утверждаете, что Землю ждет всемирный потоп?

— Да! До потопа осталось 608,5 лун.

— Хм! Вы луны высчитывали сами?

— Нет! О них мне сказал Яхве.

—Удивительные слышу вещи! Это похлеще, чем «Тысяча и одна ночь» Шахерезады!

— Действительно – похлеще, адони Алуф! Я сам не ожидал, что Яхве будет со мной так откровенен!

— Хм!!! Э-э-э... Вы утверждаете, что нашли первоград человеческий?

— Да! Я нашел Ханох!

— Вы утверждаете, что нашли останки Каина?

— И это тоже так!

— И что вы намерены с ними делать?

— Я предупреждал вас, адони Алуф, задавать вопросы конкретно и по существу. Вы знаете, что найденные останки в Бахрейне сгорели в пожаре.

Полковник осклабился ухмылкой хитрого змея и протянул ему газету с его статьей о Ватикане с обведенными красным карандашом кусками. Каинов равнодушно прочел их: «…мне удалось сделать невозможное. Я нашел способ как изъять должное количество фрагментов из роковых останков, которым мое предчувствие предсказывало погибель… теперь я, невзирая на происки Ватикана, имею возможность поставить в своих археологических изысканиях точку: идентификацию останков каинитов я сделаю. Идентификация докажет миру правоту моих воззрений на человека как на низший вид Homo и на вид человека каиновского толка как на вид высший. Докажет и то, что владельцы останков и я были по видовости идентичны.. . фрагменты, подлежащие исследованию, находятся в безопасной точке планеты и их идентификация в случае непредвиденных обстоятельств, касающихся моей личности, будет сделана даже без моего участия. В любом случае миру откроется тайна его низкого происхождения.

— Так где вы храните фрагменты «роковых останков»?

— Нигде! Их попросту нет.

— А это? — на газету.

— Это!? Это всего лишь пиар. Детская шалость, адони Алуф. Мне захотелось подразнить глупых ватиканских гусей. Вы не находите, что это забавно? Я с огромным удовольствием прочитал ответ кардинала Battista Bernardi и долго потом хохо-тал. Мне показалось, что статью писал не благовоспитанный светоч божий, а наученный говорить лиш грязные слова извозчик. Вы, господин консул, — к нонцию, — передайте мое сочувствие этому человеку! А привлечь вы меня здесь можете лишь за мелкое хулиганство, — снова к полковнику, — но это заботы уже не Шин-Бета, а полиции. Но прежде пусть Папа напишет в Тель-Авивскую полицию заявление, так, мол, и так. А что касается моих обвинений Ватикана, то пусть Ватикан докажет, что они сфальсифицированы.

— Ловко! — осклабился полковник. — Ну, а здесь что вы скажете? — и он протянул Каинову «Едиот Ахронот» с перепечатанным из мировой прессы его «Тираном Вселенной».

Каинов взглянул на свое детище, изображенное на широко распахнутых створах газеты ивритом, и пожал плечами.

— Я воспользовался лишь своим правом, говорить о том, что знаю, адони Алуф. С моей стороны было бы непорядочно, как, скажем, ученому, открывшему смертельную угрозу для человечества, утаить от него эту проблему, предоставив ему возможность медленно умирать.

— Вы считаете, что таким образом открыли миру глаза, и он тут же бросится спасать себя?

— Нет, Алуф! Спасти себя ему уже не удастся. Но у него останется время хотя бы исповедаться.

На это можно было возразить лишь скорбным удивлением, что полковник и поспешил сделать:

— А это уже печаль Господа, а не ваша!

—Да! Конечно! Но Господу вообще нет дела для людей.

— Как же это так!? А Библия? А Талмуд?

— Яхве не знает, что такое Библия и что такое Талмуд. Когда я сказал ему об этом, у него отвисли уши.

— Гм! Неужели у Господа такие слабые уши?

— Нет же, конечно, уши у Него крепкие, но Он не знает даже никакого Моисея, которому, дескать, диктовал на горе Синай Талмуд сорок дней и сорок ночей. Он в страшном гневе на человечка за его вымыслы. И потоп он посылает на него без всякого сожаления.

— Вот даже как!?

Дальше выслушивать безумца не было никакого смысла, и полковник перешел к делу:

— Вот что! — сказал он, и в голосе его послышались мягкие тона. — Будем говорить откровенно. Мы понимаем вас, адони Каинов. Мы прекрасно вас понимаем. Но поймите и вы нас. Как мы должны отреагировать на ваши беспрецедентные статьи, если они затрагивают политику и безопасность нашего государства? Да, да, будем откровенны, в них явные признаки нездорового рассудка, и мы бы снизошли к вам, тем паче, что вы гениальнейшая личность, и мало ли чем страдали избранники Божьи? Но мир не помнит их причуд, он помнит их творческое и научное наследие. Не так ли? И вот еще что. Вам повезло, что вы родились в век нынешний. Скажи такое даже веком раньше, с вами бы не стали так вежливо цацкаться, как делаем это мы. Вас бы, как овцу, затащили в желтой рубашке на аутодафе! — и глаза полковника невольно сверкнули смоляными факелами.

— Ах, не пугайте меня аутодафе, Алуф! Если уж я не боюсь ни Бога, ни Ватикана, то уж не убоюсь и ваших репрессалий!

— Вы не боитесь тихой палаты? — осторожно вымолвил полковник.

— Разве у вас есть такие перспективы? У вас хватит смелости засадить меня за желтую решетку? Если вы посмеете сделать этот абсурд, вы завтра же лишитесь своих погон и пойдете работать грузчиком на товарную биржу. Я вам это обещаю! А Израиль встанет перед миром в ответ. В мире нет разведки, которая не была бы заинтересована в моей безопасности. Вас разметут в прах!

Разговор принимал весьма крутой оборот, не посчитаться с которым было нельзя.

— Да, да! Вы абсолютно правы, адони Каинов! — тут же сменил курс полковник. — В том-то и дело! Если бы вы не представляли собой стратегическую личность, мы разговаривали бы с вами другими глаголами. Вы молодой, преспективный ученый. У вас большое будущее. Вы можете принести челове-честву огромную пользу. Но вы можете растерять свой драго-ценный потенциал в борьбе за ничто. Мир держится на вековых устоях и глупо эти устои подрывать. Вас никто не услышит. Вы пугаете Ватикан миром, но мир прежде всего восстанет против вас. Ваша статья о Боге есть тяжкое оскорбление святынь. Религиозное преступление! В цивилизованном мире ни один разумный человек сделать этого не посмеет. Вы обязаны быть дипломатом. Вы должны написать опровержение своей статьи и извиниться перед униженным вами христианами. Не гневите Бога! Вы нужны человечеству и не лишайте его возможности сделаться лучше, чем оно есть. Вы сможете ему в этом помочь. Но не так круто! Мир не вами создан, и не вам его ломать! Он вам тоже этого не простит. Подумайте, адони Каинов. Мы даем вам семь дней. Через семь дней вы принесете нам экземпляр своей покаянной статьи.

«Семь дней!?» – усмехнулся мысленно Каинов. Сommander не понимал, что подобную статью Каинов может написать, не отходя от его стола, за десять минут. Да, в сущности, зачем статью? Достаточно было и отступной заметки в несколько строк.

— Почему так мало? Я могу накуралесить черт знает чего в спешке. Статья ответственна! Ее нужно не просто написать, ее нужно выдержать.

В некоторой степени это было разумно, и полковник сделал лицом близкий к согласию жест. Заглянул в календарь, подсчитал пером дни.

— Хорошо! Дадим вам еще два дня, — и уверенно поставил в календаре точку.

— Не знаю, не знаю! — Вы так категоричны, адони Алуф! — выжимал акселератор наглости Каинов. — А если я не успею? Ведь все может случиться! Наводнение? Горячка? Землетрясение?

— Боюсь, что землетрясение и горячка будут не в вашу пользу! — уже сухо выговорил полковник. — Поверьте, мы умеем дружить, но умеем и защищаться.

В последних словах была не только истина, но и глубокий смысл. Каинов не сомневался, что Шин-бет, лишь пожелав этого, сможет разорвать его в лоскуты и развеять их над Галилейским морем. Но Шин-бету, наверное, не было смысла разрывать его.

— Все же я думаю, у нас все сложится хорошо, адони Каинов! — поспешил улыбнуться полковник. — Кстати, вы можете не беспокоиться о потерянной работе. Мы предоставим вам место более высокое. Если захотите – в том же универ-ситете. Должность профессора вам будет обеспечена хоть с завтрашнего дня. Подумайте! Двенадцатилетний профессор – это фурор! Ректора мы уберем, и вам не придется кланяться ему. Шпиков за вами уберем тоже. Своих! А чужих мы растрепаем, как собачат. И – вольная вам дорога! С нашей помощью и своим талантом вы достигните марсианского Олимпа . Ах, про батюш-ку вашего еще не сказал! Батюшку мы тоже вернем на место. Пусть старик дорабатывает, сколько сможет. Так что… Был рад пообщаться! Всего вам доброго! — и он с деловой любезностью протянул Каинову повестку на следующую встречу.

— Вы не сказали еще об одной малости, полковник! — Тон и взгляд Каинова были настолько значимы, что не догадаться о его мысли было невозможно.

— Да, да! — смутился полковник. — Ничего не поделаешь! Это наша обязанность. Но даю вам слово, это в первый и последний раз! Думаю, не понадобится нам больше вас тревожить, — и он протянул Каинову его злополучный дневник.

Прошло более месяца, как они расстались с Харрисом. Ночью Каинов вышел на частоту 7390КГц Немецкой волны. Передавали новости мира: СССР, США, Япония, Чили, Австра-лия… Бангладешь (!). Каинов весь превратился в слух. Это сло-во было обращенным к нему ключом: «внимательно слу-шай!». «Бангладеш. «National Zoo» Dhaka. Сорока девятилетняя саван-нская слониха, по имени «Милка», разрешилась родами, принеся двух слонят. Случаи двойни у слонов, тем более в неволе, весьма редки. В истории «National Zoo» Dhaka это первый случай. Сло-нята здоровы». Каинова взорвало бурей. Сообщение значило то, что сразу две независимых судебно-экспертных лабо-раторий сделали положительный анализ останкам Каина и Ламеха.

Если и остальные две лаборатории получат такой же ре-зультат, ему нужно будет выезжать в Манчестер. Разумеется, ни о какой сделке с ISA - Шин-Бет, пусть они сделают его хоть премьер министром Израиля, не может быть и речи.

Повестка из Шин-Бет пришла на четверг 9 сентября, и Каинов к 09.45 назначенного дня явился в префектуру снова.

Его встретила та же пара: полковник Эстер Бен Рабби Израель и папский жандарм с глазами насекомого. Глаза жандарма глядели сквозь фокус настороженного презрения.

Едва Каинов вошел в кабинет, полковник стремительно подхватился со стула, готовый поприветствовать желаемого гостя. Папский жандарм криво улыбнулся то ли ему, то ли каким-то своим мыслям, и голова его, так же криво дернувшись, сделала нечто похожее на жест приветствия.

Не заметив порыва хозяина, Каинов уселся без приглашения на стул для посетителей и легко кивнул головой стоящему перед ним полковнику, будто разрешая ему садиться.

Шеф, подобрав перья, уселся на свой диктаторский стул.

— Как дела, адони Каинов? Вы написали свою покаянную статью христианам мира? Давайте-ка ее сюда! — поманил он пальцем. Шеф улыбался, но в глазах его стояла пелена тихой ненависти.

Каинову нужно было тянуть время как можно дольше. Как бы не надели на него на самом финише наручники.

— Я не написал статьи, адони полковник, — покаянно произнес он.

— Отчего же?! — и пелена ненависти в глазах полковника сменилась на пелену гнева.

— Я не нашел убедительных слов. Я боюсь, что читателю мои покаяния покажутся вынужденными, и он не поверит в них. А мне этого бы не хотелось. Но я не отказываюсь от статьи. Я не хочу гнать лошадей. Я должен хорошо обдумать каждое слово прежде, чем под ним подписаться. Надеюсь, вы меня поймете?

Каинов бесстрашно глядел в лицо полковника, и видел, как в нем закипает лава сумасшествия. Попасть под такую лаву было опасно. Стоило полковнику в порыве бешенства вынуть из стола пистолет, и пистолет сам, против воли хозяина, лишь получив через палец, держащий курок, соответствующий импульс человеческого мозга через палец, сделает нужное дело уже сам. Каинов продолжал бесстрашно смотреть в опасно взбагрившееся лицо полковника, и мозг его отчаянно работал. Хорошо, пусть сейчас он сумеет заверить полковника, что вопреки всем ветрам, ни сегодня-завтра, а положит на его стол статью, но что он будет делать, если ночью получит известие из Бангладеша, что в таком-то зоопарке родились два мутанта, и будет это означать: экспертиза фрагментов останков не удалась и требует неизвестно сколько времени для повтора, а то и вообще дала определенно-отрицательные результаты. Что будет он делать тогда?

На этот вопрос он ответить не мог. Впрочем он был не таким уж и беспечным. На револьверный случай в кармане у него лежала черновая заготовка статьи. Он видел, как полковника раздирают на части противоречивые импульсы: отдаться буйству или сдержаться? И глаза его, и руки то и дело порывались к ящику стола. Рассудок все-таки взял верх. Каинов полагал, что в этом был повинен невольный свидетель жандарм. Введя в старт стрекательные мышцы, жандарм взвился пружиной, готовый в любое мгновенье сделать рывок. Это образумило полковника, и он спустил пары. Стремительно подошел к Каинову, склонился над ним ятаганом и зашипел ему в лицо, обрызгивая его колючими брызгами слюны:

— Безрассудец! Ты решил поиграться в прятки?

Самое опасное прошло и переломный момент никак теперь нельзя было упустить.

— Не брызгайте на меня слюной, адони Алуф! И ведите себя соответственно чину! Никто не думал играть с вами в прятки! — и Каинов, вынув из кармана сложенный вчетверо лист, положил его на стол.

— Это что!? — взглянул полковник в развернутый лист, обнаружив там чернильные каракули с множественными правками и пометками на полях. — Черновик?!

— Да, собственно! Статью осталось всего лишь переписать. Но чтобы не делать напрасный труд, я хотел бы прежде согласовать с вами написанное. Статья все-таки ответственная.

— Хм! — и полковник, нервно вооружившись ручкой, погрузился в каракули. Но чем больше он погружался, тем явственней к лицу его возвращался прежний гнев. И пытаясь не дать этому чувству вновь овладеть собой, он призвал к помощи жандарма.

— Да! Да! Есть кое-что ! Есть! — читал текст жандарм. — Мы сделаем так – пусть перепишет!

— Переписывайте! Прямо здесь! — и полковник резким движением руки подсунул к Каинову перо и чистый лист бумаги.

— Нет, адони Алуф! — мягко возразил Каинов. — Здесь писать я не смогу. Не рабочая обстановка. Я искушенный в письме человек, и поверьте – знаю, что делаю. Я никуда от вас не уйду. К тому же, меня весьма устраивают предложения, которые вы сделали мне в прошлый раз. Нужно быть поистине неразумным человеком, чтобы отказаться от них.

Внимательно, с точностью сейсмического прибора следил Каинов малейшие содрогания в лице полковника и отмечал по ним всю ту сумятицу, которая творилась в его мозгах. И, вычислив и суммировав импульсы этих движений, уверенно добавил:

— И вот еще что! Не примите в обиду, но вы мне не нравитесь, Алуф! Я не могу быть с вами до конца искренним. А это мешает нам понять друг друга и может навредить нашему сотрудничеству. Поймите, это не зависит от моего желания, здесь – психология, а с психологией нужно считаться. Тем паче – дипломатам. Но у нас есть выход. Я бы хотел вести диалог с шеф суперинтендантом Гаврииловым. Мне кажется, мы с ним найдем общий язык. И кстати! — перевел Каинов взгляд на жандарма. — Я бы хотел, чтобы наша беседа с Гаврииловым, как и в прошлый раз, была без свидетелей.

В искренности побуждений сказавшего подобные слова, усомниться было неразумно. Полковнику, в сущности, было наплевать на представителя Ватикана, взиравшего на него с тревожным ожиданием. Ему нужен был финал, который мог бы устроить Папу. И на минуту он пресекся в своем протесте, потом лицо, озарившись какой-то конечной мыслью, сбросило покров неприступности и глаза его согласно взнеслись к лицу Каинова.

— Хорошо, адони магистр! Я немного погорячился! Вы очень убедительны! Следующая ваша встреча будет с Гаврииловым. Тет-а-тет! Через трое суток! Но если вы и в этот раз не принесете статьи … — и мрак снова надвинулся на его лицо.

— Я не думаю, Алуф, что снова огорчу вас. Будем надеяться на лучшее! — постарался Каинов внести в этот трудный диалог фермент легкости.

— Да! Будем надеяться! — и полковник вместе с пропуском на выход дал Каинову и новую повестку. К Гаврилову. В кабинет № 14, на воскресенье 12 сентября к 14.00.

В распоряжении Каинова было 75 часов. По сценарию фортуны за это время, нужно полагать, должно было что-то случиться.

И фортуна не подвела. В субботу до востребования на имя Эд Йонга Каинов получил от некоего Жоана д'Ассизи из Бразилии телеграмму. Д'Асизи сообщал: «Господин Йонг, девять томов из вашей библиотеки, нуждающиеся в реставра-ции, высланы заявителю. Заявитель благодарен. Ваша комиссия ожидает быть выполненной. Ждите известий». Это Катарина сообщала, что удачно преправила все девять ящиков бесценного груза Харрису, а Харрис сообщил о его получении. Каинов сорвался в бурю ликования. Своевременным отъездом из Учхисара он осовободил дом Катарины от надзора, и Катарина беспрепятственно смогла сделать необходимое.

А ночью Немецкая волна передала еще одну новость: «Коммунистическая партия Бангладеш, имеющая влияние в двух из семи областях, намерена зарегестрировать свое присутствие в области еще одной. Таким образом, чтобы завоевать большинство в предстоящих парламентских выборах, КП Бангладеш остается обеспечить себе электорат всего лишь в одной области. Политические эксперты предсказывают победу КП Бангладеш в предстоящих выборах». И это значило, что Харрис получил положительные результаты от третьей лаборатории и ожидает получить результаты такие же от лаборатории четвертой.

Теперь к Гавриилову можно было идти без особых волнений.

Гавриилов встретил его, как своего, но лицо его, осиянное голубиной кротостью, по-прежнему отягощалось насторожен-ностью ягуаны, сквозь которую отчетливо, как сквозь рентген, прослеживался инстинкт ищейки, чутко вслушивающейся в пространство. Профессиональный взгляд его неласково продрал шкуру Каинова. Было очень непохоже, что не так давно они хлебали щи с одной миски.

— Очень рад! Очень! — торжествовал Гавриилов, криво улыбаясь одним ртом, приглашая гостя щедрой рукой к стулу. — Рассказывайте, как дела? Записочку свою, надеюсь, принесли ?

Каинов протянул ему чернильный лист.

— Ага! Отличненько! Что мы здесь написали!? Так-так! Так-так! — читал статью Гавриилов, и лицо его с каждой строкой все больше отягощалось смущением.

— А-я-яй! А-я-яй! — прерывался он в отчаяньи какой-то неловкостью и укоризненно поглядывал на Каинова и, наконец, так и не дочитав, взголосил:

— Ах, дорогой! Нет возможности читать дальше! Вижу, вижу ваши старания, но, не то! не то! не то!

— Отчего же «не то»? — сделал позу Каинов?

— Да от того, что траву вы гоните! Лукавая ваша статейка! И словечки в ней какие-то из обочины взятые, а мыслишки все – так словно из чужой головы! Любой человек, знакомый с вашими умнейшими статьями, тут же поймет, что писал это человек, если не страхом, так неволею гонимый. Вы на это рассчитывали? — и Гавриилов безжалостно вонзил острия своих глаз в широко расставленные, наивно распахнутые очи Каинова, и Каинов, не выдержав столь обличающего в мошенничестве взгляда, опустил глаза в столешницу и зарделся крутым румянцем. Он в очередной раз поразился уму Гавриилова. Все было действительно так! И бесспорно уступающий ему интеллектом, но имеющий опыт дошлой ищейки Гавриилов вычислил его сокрытый умными материями, но не притрушенный табаком дух, едва заглянув в его рукоделье. Да, да! Каинов был ободрен извещением Немецкой волны об успехах КП Бангладеша, но все же он не рассчитывал получить так скоро от Харриса спасительный ответ, позволивший бы ему действовать в единственно верном плане. И у него не было другого выхода, как оттягивать свою поимку: уходить от ловцов тихими кругами и продолжать борьбу с Ватиканом, подложив под фундамент его лживой непогрешимости мину замедленного действия. И в самом деле, в отступной его статейке были чуждые ему и синтаксис, и мысли, и дух. И никто бы не поверил, что это писал он. И, опираясь на действительное принуждение, он легко бы мог опротестовать эту статью, невзирая на подписи, поставленные им собственноручно на каждой странице. Нужно ли объяснять миру, как делаются подобные документы. И об этом Гавриилов, спустя несколько минут, заявил ему открытым текстом. Но прежде он нажал снова на чудодейственную кнопку под столом, и снова джин в черном берете явился в дверях с коляской, на которой так же безукоризненно стояли лесенкой два подноса, но обремененных уже не скромным шведским завтраком, как в прошлый раз, а снедью беззаботной, пикантной, способной умилостивить даже самый призрачный вкус. Стремительный глаз Каинова выхватил в плывущем к нему по воздуху мельхиоровом облаке несколько вещиц, которых он никогда по вечной своей простоте быта не ведал: маринованных в красном вине рябчиков, пересыпанных клюквой и черникой; суфле из желудей; акульи плавники, тушенные с ростками бамбука; и завитой осьминог (как он потом узнал от Гавриилова, с некой чудностью, ему непонятной, но объявлять ему свое невежество постеснялся) с песто из рукколы с полентой, пересыпанный зеленью. Облако ароматов ударило в звериные ноздри Каинова, среди которых он обнаружил эфиры: дикого имбиря, тмина, кориандра, кедрового ореха, милых его сердцу хрена, русской горчицы и хмели-сунели, а к этим всем запахам уже открыто и дерзко примешивался эфир еще один – эфир заросших дикостью полей, среди которых упорно выделялся наглый запах собачьей травки (пырея), ковыля и таврической полыни. По логике вещей, у эфира этого должно быть единственное назначение – навевать вкушающему эти яства ощущение силы, степного раздолья, а вместе с тем и безмятежного раздолья души. Отдельно возвышались на коляске два хрустальных сосуда. Один из них живился прозрачной темно-зеленой водицей, звучащей так восторженно и благородно, будто это был не тривиальный напиток, каких сонм, а какое-то ни с чем несравнимое вещественное величие. Нектар по горлу графинчика был окутан такой нежной пеной, что зарождало в сознании странную, но вдохновенную мысль о его невинности. И тут же память Каинова озарилась рельефной картиной, выхваченной из смуты небытия: нечто подобное он пил на коралловом острове с Гюлькиз. Гюлькиз угощала его тогда священным напитком ацтеков – Пульке, изготовленным из перебродившей голубой агавы. Голубая агава, по представлениям древних ацтеков, есть ни что иное, как воплотившаяся в это величественное растение четырехсотгрудая богиня Майяуэль, вскормившая своими альтруистичными сосцами 400 детей. И самым главным и сильным из них был Оме Точтли – Бог Пульке. Покровитель опьянения. Единомышленник и сотратник святого Диониса. Потому, по индейскому поверью, выпить пульке означало то же самое, что приложиться к груди богини. Другой сосуд был наполнен густо-пурпурной смесью. И конечно же, это была, как знал уже Каинов из той же островной кухни, мексиканская сангрита, напиток, составленный из томатного сока, зеленого лимона и жгучего перца. Сангрита имела назначение мгновенного и радостного воскрешения, которое было так необходимо после приложения к беспардонно бьющему рашпильной тупостью в мозг пульке. Она оставляла после себя острый вкусовой фокус в тонко-чувствительных материях рта и горла, опаленных хмельным и вызывающе горьким напитком, обкладывала их блаженным холодком, нежно струящимся в организменные глубины, вежливо и тонко обласкивала чувственные материи бодрящей кисло-сладкой палитрой, и ударенный пульке дух тут же возрождался к заоблачным высотам. Каждую рюмку пульке следовало запивать этим деликатно услаждающим, изумительно свежим зельем. И Каинов по прежнему опыту знал уже это.

Зазвонисто щедрым был прием Гариилова, и из того следовало, что разговор будет долгим, головоломным и коварным. Возле каждого сосуда, заманчиво сверкая позолоченным хрусталем, независимо и гордо высились благословенные, выточенные лукавой рукой оборотня Диониса пухлые толстодонные бокальчики. Как помнит читатель из сладостных мифов, бокалы были положены сим достопримечательным олимпийцем в обязательное приложение к живительным нектарам для задабривания и укрощения человеческой совести. Как знал Каинов, напиток этот был у ацтеков сакральным. Его не мог пить простой смертный и пользовались им лишь достигшие почетного возраста старцы, жрецы и избранные рабы, которых за четыре непослушания приносили, как неисправимых, в жертву богам. Каинов не был еще старцем, ему шел лишь тринадцатый год, не был он и жрецом, если не считать, что таковым он мог бы считаться лишь по научной части, и мог употреблять пульке, лишь будучи приговоренным в жертву Солнцу. И не замышлял ли здесь Гавриилов принести его в дар если не божественному светилу, что было бы в нынешний век не так уж и модно, а в жертву богу какому-нибудь еще? Скажем, богу Миноры? Но богу богово, а кесарю кесарево. Так или иначе, а с огромным удовольствием принял Каинов на грудь эти божественные дары, предполагая своим трезвым мозгом, что за щедрым жертвоприношением Гавриилова в образе этого вот священного нектара и стоит миссия причащения его к рыцарским святыням. И не ошибся. Когда он вошел в фазу эйфории и ощутил, что вот-вот воспарит к украшенной лепниной потолочной выси, лицо Гавриилова сменило, наконец, декорацию, и с жесткошерстного скептика он превратился в вылезшего из-под колоды лукавого змея. Жесткие губы змея, запекшиеся от малоподвижной крови, разверглись в отеческой улыбке. Бросив безнадежный взгляд на черновой лист Каинова, лежащий укором на всеобщем обозрении, он молвил, тихо покачивая головой:

— Я хорошо понимаю вас, мой юный друг! — И заглянул Каинову в глаза своими пронзительными до пугающих глубин глазами. — Но давайте работать честно: войдите в наше положение и вы! Мы есть структура, защищающая интересы нации, и Фемида на нашей стороне. Мы обеспечиваем безопасность государственного организма, а для этого все средства неплохи, как вы полагаете? — И Гавриилов вдруг беззвучно, как и положено змею, рассмеялся, сотрясаясь всей своей мимикрийной сущностью, чего Каинов в нем никак не ожидал. — А кто такой есть вы? Да никто! Аника-воин! И возразить здесь вы не сможете ни каплей, ни песчинкой. Да, в вас есть кое-что. Эта вот ваша до изумления неординарность! Но увы! Все это вздор. Вы – сумасбродец! Государственный преступник! И я понимаю теперь, что вас не зря изгнали из СССР. Мы же вас приютили, дали великолепное жилье, приняли в самый лучший вуз, вы получили в нем образование, престижную должность, имя! И это при том, что вы и ваш папаша Цвеккер не наклонились ни за единым колосом, чтобы поднять его и преумножить тем достояние нашего государства. И вот такая неблагодарность! То, к чему долгие годы стремился Израиль, а именно – к содружеству с христианским миром, на пороге чего он сейчас и стоит, вы разрушили в одно мгновенье. Вы страшный человек! Вы сделали то, чего не может сделать даже самый серьезный политический конфликт. Да Ватикану начхать на иудаизм, содружество нужно не ему, а нам! Нам, а не Ватикану необходимо поднять авторитет в мире, консолидироваться с ним в общих интересах. И вот на тебе! От нас, презренных изгоев, нашедших, наконец, после тысячелетних скитаний по миру свое пристанище на земле, от нас, едва начинающих подниматься на ноги, исходит вдруг такая низкая грязь! Нет! Ватикан нам этого никогда не простит! И мир -тоже! И даже если мы как-нибудь утрясем этот вопрос унижениями и стенаниями, мы все равно надолго теперь останемся в его сознании презренными изгоями. Вы не можете этого не понимать, адони Каинов! Это сложный политический вопрос, и мы обязаны сделать все, только бы свести на нет инцидент с вашими статьями. Понимаете – все! Ах, адони Каинов! если бы вы только знали, как легко мы можем превращать высокую материю в материю низкую! Вы понима-ете, о чем я говорю. Мы властители мира и для нас нет ничего невозможного. Мы можем заточить в желтые палаты не то, что вас, внука Господнего, а даже Его наместника на земле – светлейшего Папу. Да, да! Был бы только повод. Вспомните, сколько примеров в истории, когда рубили головы королям! Нам, конечно, было бы очень полезно получить от вас покаянное письмо. Вы бы тем самым искупили свой тяжкий грех перед Израилем, а мы сослужили бы ему добрую службу, обязав вас к этому. И если бы мы встретили ваше упорство, поверьте, мы легко бы смогли его преодолеть. Мы даже не стали бы рубить вашей головы. Что голова!? Мгновение – и вы за пазухой у Бога. Без страхов, безстраданий. И мы, конечно, не сделаем этого. Мы могли бы сделать по-другому. Сами написали бы статью именно такую, какую и ждет от нас Папа, сделали бы вам тихий укольчик и вы без лишних рассуждений подписали бы ее, как зомби, а потом мы заточили бы вас в тихие палаты, как это хотели сделать с вами Советы, и никто в мире больше никогда не услыхал бы вашего имени. Поверьте, сделать это нам также просто, как смести с угла веником паутину. Но вы, как я вижу, не понимаете этого и позволяете себе играть с нами в такие вот бездарные пьески! — кивнул Гавриилов на мелко исписанный лист со статьей.

Слова эти очень удивили и насторожили Каинова. Несколько секунд он сидел безмолвно, осмысливая отеческую речь вершителя человеческих судеб и не находя в ней, между прочим, никакой угрозы, а лишь призыв к благоразумию. Потом, вскинувшись, возбужденно заговорил:

— Да, да, chief superintendent! С точки зрения заинтересованного лица – вы правы! Я действительно есть порядочная свинья! И все я прекрасно понимаю. В моем раздо-ре с Ватиканом Израиль вроде бы и ни причем, и вроде и пострадать в этой размолвке, якобы его не касающейся, он якобы и не должен. Но давайте посмотрим на нашу проблему помытыми глазами. Но вначале все же о Ватикане. Мой выпад против него, как вы должны были понять из моей статьи по бахрейнским раскопкам, не так уж и беспочвенен: он имеет серьезную подоплёку, смириться с которой вряд ли возможно. Ватикан делает то, что и велено ему делать при своем назначении. Как цербер, охраняет он идею святости христианст-ва, хотя учение его есть в корне лживо, и он, осознавая это и сам, защищает его посредством той же лжи. Это нравственная концепция плута, морочащего головы миру. Но что делать? Кроме, как лгать, он больше ничего делать не умеет, и он сыскивает себе хлеб насущный именно таким утверждением. Что ж! Он великий господин, и мир, даже мир разумный, вынужден с этим считаться. И все же!? Что такое есть интересы того же христианства, как впрочем и ислама, и иудаизма, и прочих религиозных учений против интересов более насущных? Интересов Человечества? Что такое есть Ватикан со своим золотым мешком и лживыми устами против священной миссии спасения человека? Ватикан обкрадывает мир, лишая его рассудка, обокрал и сейчас, лишив его бесценного культурного наследия, добытого мной в бахрейнской экспедиции. А уж о его шпионской паутине, которой он окутал весь мир, так и говорить нечего. Тем более – вам. Ватикан наблюдает за мной со дня моего рождения. Каково!? И все из-за чего? А из-за того, что он увидел во мне опасного истца. Простому человеку, осмелившемуся на истину, голову скрутить легко, как цыпленку. Мне же скрутить ее не так просто.

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом снова воспламенился:

— Ну Бог с ним, с этим жуликом! Что взять с него? Он дышит не кислородом, а ложью, а питается поборами. И это его естество. Он есть символ замысла Божьего, уповающего на обман. Бог с ним! Но ведь весь мир с меня глаз не сводит. Канада, Великобритания-МИ5 и MI16, Австралия – ASIO и ASIS, Аргентина – CNI, ФРГ – MAD, Индииский RAW, спецслужбы Иордании, Ирана, Ирака, КГБ, ЦРУ, Французская SCSSI со своей мудреной криптографией. Это какое-то вселенское помешательство! Полчища клопов, которые прощупывают каждую мою клетку. И от них никуда мне не деться. Ни в какой щели! Даже за таинством изобретенных мной премудростей. Без особого труда они расшифровывают все мои тайные записи, которые я, наивец, полагая на их недосягаемость, делаю на разных языках мира и никому неизвестных шрифтах. Да вот вам списочек - полюбуйтесь! (Отобразить в Досье. Каинов должен писать свои дневниковые записки не только на санкрите, но и прочих мертвых языках) Покойные санскрит, шумерское письмо, древнеегипетские иероглифы, младоавестийский, арамейский, ассирийский, ведийский, древнеперсидский; языки, на которых говорят всего лишь несколько человек в мире: айнский, корнский. А в том числе и на всевозможных шрифтах вплоть до тайнописи европейских дворов и секретных политических и религиозных организаций. И что же!? Да все мои старания – как дохлую кошку в пруд! Они читают мои таинства, как школьную стенгазету. Какая пошлость! До каких безобразных высот дошло филерское искусство! Оно практикуется во всех странах мира. И это низкое ремесло считается у людей героической доблестью. Разведчики у всех в почете. Каждый мальчишка мечтает стать разведчиком, то бишь стукачом. А вот, позвольте, еще службы, оказывающие мне пристальное внимание: ЮАР! Южная Корея! PSIA Японии! А Межнациональные разведки: НАТО, «Echelon», СОУД? Кстати, вы знаете, что такое СОУД? Не ищите, не ищите! Она тоже образовалась совсем недавно. Это засекреченная система перехвата информации. детище Советов и стран Варшавского договора. Эти искатели чужих интересов создали ее для ведения глобальной радиоэлектронной разведки!!! Каково!? Вах-вах! И эта вся махина на меня! Я чувствую себя мышкой, затравленной стаей троглодитов с дубинами. Тлей под микроскопом. Да чего вы хотите от меня? На всем земном шаре я самое безобидное животное на свете и к тому же – самое полезное. Я один знаю, что нужно делать, чтобы спасти мир. Но я не могу найти убежища от вас. Ни одного порядочного государства! Если кто не шпионит за мной, так разве ленивый. Ах, да вот вам еще один водевиль! Совсем недавно я обнаружил среди своих охранничков знаете кого? SRDE! А ну-ка, ну-ка!? Поднапрягите свою память разведчика! Говорит вам что-нибудь эта аббревиатура?

Аспидное лицо Гавриилова зарделось краской смущения.

— Да, да, chief superintendent! Не ломайте голову! Служба эта организовалась всего полгода назад и еще никому не успела помазать перцем задницу. Я польщен – мне она сделала это удовольстве первому. Это «Service de Renseignements de l’Etat – служба разведки Люксембурга». Каково!? Но вы скажите, chief superintendent, как многосведущий человек, чем я приглянулся герцогу Жану, что он не может спать спокойно по ночам, не послав мне через свою разведку мензор касторки? А? Эта служба находится в прямом его подчинении! К тому же она – неофициальна! Ее пока еще нет в реестрах разведок мира. И не мудрено, что вы ее не знаете, — и Каинов громко расхохотался.

— А вот теперь и об Израиле. Этом благодетеле, принявшем меня, изгнанника, из мирских руин, и позволившем мне исполнять в день Песаха одну из 613 заповедей Торы . Ах, chief super-intendent, неужели вы действительно полагаете, что Израиль – добрый волшебник, и у него, кроме безобидных резцов, нет больше никаких зубок? Вы сетуете на мою неблагодарность и не хотите понимать неблагодарности своих государей. Но давайте подсчитаем их грехи. Едва я ступил на порог ваша царства-государства, меня, как добрый волк ягненка, стал пасти Моссад. Я долго удивлялся этой его заботе, но решил, в конце концов, что Моссад попросту оберегает меня от разведок прочих. А ну меня, всесветного гения, выкрадет какой-нибудь парафренник, мечтающий завоевать мир, и, превратив в зомби, заставит таскать свой плуг? Потом вдруг к Моссаду подключился крылатый и вездесущий Могав, разнюхавший меня даже в турецком космосе, когда я летал там на воздушном шаре, и я понял, что вовсе не охраняет меня израильская разведка, а что я для нее враг, и она шпионит за мной. И уж совсем перестал я сомневаться в своем открытии, когда меня ухватил за шиворот и Шабак! То бишь – вы! Ах, какой незабываемый спектакль устроили вы мне недавней ночью! Чистый Варфоломей! И все из-за чего? Чтобы заглянуть в мой детский дневничок! Помилуйте, для чего вся эта драма!? Ну, пусть все прочие! Пусть! Я стратегическая личность и все без меня дышать не могут. И делали мне уже массу предложений разведки мира работать на них и принять подданство их государств. Я – мозг! Тот мозг, который нужно лелеять. Все страны мира, кроме СССР, который является антиподом справедливости и разума, борятся против утечки мозгов. Вы же делаете все возможное, чтобы я покинул вашу страну. Вы устроили на меня облаву и, как людоеды, готовы упечь меня на уголья. Вы ставите мне в грех какие-то невинные статьи, которыми я пытаюсь защитится и образумить человеческое стадо, чтобы вывести его из пещер невежества? Ставите в вину мои распри с людоедом Ватиканом? О, матушка Изида! Ведь это и глупо, и смешно, и стыдно! Я не могу весь этот абсурд принимать сквозь розовые стекла лукавого калейдоскопа! Вместо того, чтобы встать копьями за меня и потребовать от Человеческого Изверга немедленного извинения за причиненные вашей стране оскорбления, а также вернуть ей возможность продолжения бахрейнских раскопок, вы хватаете меня, божьего пророка, за волосы и бросаете лицом в грязь, пред стопы этого самого злобного безбожника, нашего общего обидчика и врага. И ревностно заявляете мне, что я государственный преступник, которого нужно превратить в низшие материи или заточить в сумасшедшие палаты, когда вам нужно заявлять, что Ватикан есть преступник мира № 1, что он сделал преступление против всего человечества. Добытые Израильской экспедицией и ее коалицией артефакты были арестованы Ватиканом самым бандитским образом. Он не посчитал нужным поставить в известность о своих намерениях даже ЮНЕСКО! Кстати, меня предали не только вы, предал и ЮНЕСКО. Он тоже молчит перед Ватиканом, как мышь. К тому же, как вы знаете, артефакты эти сгорели в пожаре. Да в сущности и не так уж и важно, сгорели они или вознеслись на небо, а может, были погребены навеки в монастырских тайницах. Мир все равно никогда не увидит их больше. Таким образом по святейшей воле этого святого прохиндея человечество потеряло бесценные сокровища, которые помогли бы ему восстановить истинную его историю. Вы печетесь о том, что дипломатические ваши связи со Святой протобестией порушатся и Израиль с тем не причислится к сонму мучеников Господних, но не печетесь о более ценном – о действительной истории планеты и человечества, о сохранении того, что я с такими трудами выца-рапал из-под толщи веков для мира, и прежде всего – для Израиля! Я оказал честь вам. Честь величайшую! Никто от самых библейских времен, даже Моисей, не сделал для Израиля большего, чем сделал я. И Израиль с моей руки мог бы прос-лавиться на подмостках истории не только своей из пальца высосанной религиозной ахинеей о том, что он избранец Божий, о чем Яхве, к месту сказать, и слухом не слыхивал и пришел в страшный гнев, когда я в своей недавней аудиенции на Небеса сказал Ему об этом, а и тем, что открыл людям глаза на низкую их сущность, возвысив Каина и вернув на должное место Авеля. И вот теперь вы за то, что я несу миру истину, обложили меня, как волка, красными флажками и преследуете каждое мое слово. Оно понятно! Прозревший человек для вас самый страшный враг. Вам нужно его оглуплять до дикости. До Дня Ответа вы хотите крутить свое цыганское колесо. И в этом вы ничем не отличаетесь от Ватикана. Так же вы грязны и так же бесчестны. А потому вы и др?жки, Петя с Парашей, потому и играете с ним в покер-мокер. Я же с вами в один кружок не сяду. У нас разные колоды. Ваша – оглуплять мир и грабить его. Моя же – облагораживать и спасать. Для чего я и пришел на Землю.

Зависла тяжелая пауза. Гавриилов пораженно молчал. Молчал и Каинов, но тут снова горячечно поднял голову и разразился еще несколькими фразами:

— Как Человек неразумен! Он не думает о спасении плане-ты. Он думает о своей шкуре: «На мой век Земли хватит, а там хоть потоп». Такой человек не имеет права быть на белом свете. Его нужно – уничтожать! И я его уничтожу. И вы, люди, будь хоть семи пядей во лбу, и для вас ни в чем нет преград, ничем не сможете мне помешать. Ничего не сможете вы мне сделать, ибо я не от власти ваших законов и даже не от Божьих, а от власти сил Высших, правящих миром. И ваш Бог ходит у этой силы в послушниках. И мне смешно и жалко слушать вас, chief superintendent, когда вы запугиваете меня, как мальчика низкой материей и желтыми палатами. Мне неловко, что между нами за этим добрым столом сложилась такая отчаянная откровенность, но сложилась она не по моей вине. А теперь мне осталось расставить точки над «i». Вопрос не в том, простит ли Ватикан Израилю мою вину, и простите ли вы мою вину мне, а в том, прощу ли я вам? Израилю? И прощу ли я Ватикану?

Кажется, это была точка.

Шок сковал лицо Гавриилова, и он некоторое время сидел неподвижно, бессмысленно уставившись в малахитовые, напол-ненные праведным гневом глаза гранитного мальчика. Как бы ни была тяжела поставленная им точка, но она не входила в смысл. Она была шокирующей. Точку логическую должен был поставить он. Хозяин положения! Шнур горел с обеих сторон. Горел стремительно. С треском. И это угрожало неминуемой катастрофой. Гавриилов всеми своими напрягшимися сухожи-лиями ощущал ее приближение, и Каинов видел, как все движется в нем в поисках выхода. Наконец, выход был найден. Он оказался простым до изумления. Гавриилов снова полез рукой под стол и нажал на волшебную кнопку. И тотчас явился безукоризненный джин и, получив короткий жест хозяина, молча вышел. И через несколько мгновений в кабинет снова вкатила тележка с двухэтажной мельхиоровой самобранкой. В этот раз самобранка была убрана экзотикой еще более изыс-канной, и глаз Каинова выхватил прелести холодные, как нельзя лучше остужающие мозг и кровь: lomi-lomi salmon – салат из нарезанного ломтиками лосося, свежих томатов, сладкого лука, огурцов, жгучего перца чили и молотого льда; прозрачный холодец, исходящий свежестью иорданской полыни, из теля-тины сдобренный русским хреном, и, наконец, всевозможных цветов напитки в маленьких графинчиках, а к ним - мороженое с шоколадом, манго, кокосом и клубникой. Вах-вах! У Каинова закружилась голова и застонал желудок. Неплохо жили покровители фискалов! В графинах, так же двух, в этот раз плескалось не пульке с сангритой, а высокородный и благословенный гавайский Мохито – белый газированный ром с сахаром, лаймом, мятой и агностурой, насыщенной множеством ингредиентов, среди которых классическое обоняние Каинова уловило запахи: имбиря, гречавки, аптечного дегиля, коры хинного и ангостурова дерева, мускатного ореха, гвоздики, кардамона, галганта, корицы, цветов сандалового дерева и еще и еще чего-то, чего Каинов по своей дремучей дилетантности определить не смог. Вот такой непритязательный коктейль! Ах, в самый последний момент глаз его выхватил из всего этого обилия холодную дичь с зеленью и дольками бананов, а отдельно, горкой, на нижнем ярусе подноса, лежали экзотические плоды: питайи – фрукта дракона, величайшего угощения для любителей сладких и сочных плодов, усыпанной мелкими косточками; монстеры, напоминающей початок кукурузы с зернами; рук? Будды, кисло-сладкого цитруса, напоминающего морковку; похожих то ли на виноградные ягоды, то ли на грибные шляпки плодов джаботикабу; колючего, но мягко-сочного, способного ублажить вкус самого изысканного гурмана дуриана; дыньки Кивано – рогатого огурца, вкус которого разительно напоминал вкус огурца континентального. Были здесь и еврейские блюда: хумус, ладжмашин, кеббе, фалафель.

Каинова тотчас отпустило, и он едва удержался от того, чтобы не потереть ладони. Кажется, мир был восстановлен. Первую и вторую рюмку модернизированного рома выпили молча, под звуки нахлынувших мыслей и чувств, заедая их освежающими закусками. Каинов, истосковавшийся по холодцу и русскому хрену, без оглядки на возможные претензии Гавриилова и без зазрения приглушенной алкоголем совести, пожирал это блюдо с жадностью Гаргантюа.

Диалог нужно было завершать, и Гавриилов, тревожно взглянув на часы, висящие на стене против его стола, бросил салфетку на стол и зажегся решимостью.

— Вы достаточно убедительно выразили свои сентенции, адони Каинов. Я не вижу смысла и дальше лукавить с вами. Не у нас с вами на лбу гвозди гнут, а?

— Надо полагать!

— В таком случае я бросаю колоду на стол! — и Гавриилов выразительно взглянул на Каинова, и Каинов понял – сейчас будет финал.

— Все, о чем мы уже успели сказать друг другу – все это театр. И не стоило вам напрягаться таким красноречивым монологом. Все ясно, как день. По конечному счету нам начхать и на Папу, и на вашу изобличительную статью. Будем справед-ливы и мы. Поделом не только Хищнику, но и Израилю, и все в вашей статье справедливо. Лично я прочел ее с хищным удовольствием. И была бы моя воля, возблагодарил бы вас за нее самым смелым даром. Смею вас заверить, что такого же мнения о ней и все структуры нашего сыскного царства-государства.

И здесь Гавриилов ударился в патетику. Наверное, и это было учтено по сценарию.

— Ах, Аваддон! — изрек он с жаром. — Какой же вы наивец! Заточить вас в желтую палату или же преобразовать вашу высокую материю в материю низкую, может разве лишь самый титулованный идиот? Да что стоит эта ваша несчастная записка, — кивнул он на черновик Каинова, — против перспек-тивы потерять вас? Ватикан!? Папа!? Эти приспешники ада!? Прохиндеи, не ведающие закона и держащие мир в насилии и грязном обмане? Да смола по ним плачет! Кто терпит лжеца, тот трижды хуже лжеца, и Израиль не станет терпеть его лукавства! Да, политика есть политика, и никуда от нее не уйти. Но одно дело играть de jure для мира и другое - de facto – для себя. Это законы дипломатии, а дипломатия, не вам будь сказано, это ловкость, осторожность, хитрость. Так устроен человек! Да, на фоне консолидации конфессий и мирового содружества мы были вынуждены уступить Ватикану свои интересы в области ваших бахрейнских раскопок, как бы ни было для нас это тяжело. Но поймите, это не предательство национальных интересов и интересов ваших. Научных! Это всего лишь маневр. Тактика! Нам нужно выживать. Предать же ваши труды забвению, тем паче труды праведные, позволяющие Израилю, как ничто другое, поднять голову, мы не намерены.

— Очень трогательно! — усмехнулся Каинов. — Ну, и что же?

Глаза Гавриилова сверкнули острым стеклом. Он выдержал красноречивую паузу и продолжал:

— Кажется, мы подошли к искомому! Вы обронили фразу, что нужны всем разведкам мира, но не нужны нам. Ах, адони Каинов! Неужели вы полагаете, что у нас нет ни ума, ни фантазии? Вы нужны нам больше, нежели разведкам прочим. Вы можете оказать нам огромную услугу, за которую мы по-императорски вознаградим вас, — и скепсис исчез с лица Гавриилова, и в нем появилась отчаянная открытость. — Да, да, вы не в ладах с Яхве, но кто же, если не Он послал вас к нам!? Израиль ненавидим всем миром. Он по крохам собирает себя, он вынужден доказывать и цыганам, и молдаванам, что не хуже их, но этого сделать ему никак не удается. Он не может доказать миру свои неповторимость и кристаллическую ценность. И скажите, какая еще страна, состоящая из одних лишь бесплодных пустынь, может прокормить половину Европы? Этот факт говорит сам за себя и игнорировать его может лишь клинический идиот. А возьмите, к примеру, Россию. Она купается в сокровищах, но это одна из самых нищих стран мира. Я понимаю, сказать такое в лицо русскому человеку – значит приобрести себе беспощадного врага, но куда мы денем этот факт? И куда можно спрятать факт первый? Так за что же нас ненавидеть? За то, что мы изгои? За то, что у нас своя вера? Уж конечно нет! Нас ненавидят за то, что мы составляем опасную конкуренцию в мире. Вот отчего и происходят такие глупейшие мифы, как «Правящая миром жидомассонская ложа» или «Заговор сионских мудрецов». И удивительно то, что в это верят даже те, кто не верит. И они предпочтут отказаться даже от собственной кожи, нежели от этого. Я не утверждаю, что еврей – хорош. Еврей очень нехорош. Но нехорош не оттого, что он еврей, а оттого, что человек. А человек хорошим быть никак не может. Но люди не понимают этого. Они видят свои тяжкие грехи в ничтожных грехах еврея. Еврей это мальчик для бития, и его не бьет лишь ленивый. Все ловчат, все хитрят, но дело в том, что еврей делает это искусней всех. Он делает это с умом. А это для всех обидно.

— А их пресловутая избранность? Это раздражает мир!

— Именно – пресловутая! Тот, кто это выдумал, противник Бога и истины. Лжец! Если еврей и избран Богом, то лишь только в единственном: чтобы наказывать его всегда и во всем. Потому Яхве и пришел в гнев, когда услышал об этом в вашей к нему аудиенции. Посмотрите, евреи всеми гонимы, евреев все ненавидят, у евреев худшая на планете земля, состоящая из огненных пустынь, кишащих скорпионами. Но евреи гордятся своей землей. Гордятся потому, что из нее изошла в мир великая святыня добра. А избранничество… Нет, избранничество мне чуждо. И я бы предпочел родиться эскимосом и есть сырую рыбу, но не эти горькие, пахнущие страданием финики. Но я люблю Израиль и свой народ. Люблю за его одержимость и немыслимые страдания, за его способность выживать там, где не смог бы выжить даже зверь. И это поистине святой народ. Вопреки всему! Хотя и я презираю национализм, в том числе и еврейский. Все это шелуха, не стоящая и худых свечей. Я не хочу такого избранничества и не верю в особенности ни немецкой, ни еврейской, ни какой другой расы, так как все человеческие расы ничтожны. Но я горжусь тем, что еврей. Горжусь, как всякий страдалец, несущий на себе оковы мира. И это уже есть что-то. И не согласиться с этим невозможно. И разве это не так?

Каинов был поражен этим отчаянным извержением души Гавриилова, насколько они соответствовали извержениям души его. И он проникся к этому сыскному псу теплой человеческой симпатией. Гавриилов клонил его к сотрудничеству, но он не мог стать на этот путь, и ему от этого было не по себе.

— Армия агентов не сможет сделать того, что сможете сделать вы один, адони Каинов, — продолжал Гавриилов. — Вам доступны все языки мира, и вас можно отсылать за информацией в любую точку мира. В самое дикое человеческое племя. Мы никому не делаем худа. Мы не агрессивный народ, мы есть терпимость, толерантность, взаимопомощь и пацифизм. И не увидеть этого может лишь только тот, кто видеть этого не хочет. Нам, как воздух, нужна информация. Она поможет нам бороться с теми, кто желает нас уничтожить. Но мы умеем защищаться, и никакие арабы не смеют выгнать нас из этой земли, потому что эта земля искони наша. В ней лежат кости наших предков. Это свято. И вы, как высокий человек, обязаны помочь нам. Вы будете делать что хотите и как хотите. Мы создадим вам все условия, которых не имеет ни один ученый мира. Вы будете заниматься своей генетикой столько, сколько вам будет угодно. И фантазируйте себе на здоровье! И перевоплощайте человека! И спорьте с Богом! Но вы обязаны помочь нам!

Каинов был в жестоком ауте. Все попытки Гавриилова вскормить его желания манной небесной были тщетны. Гавриилов предлагал ему сделаться сыщиком планеты №1. Но если бы он предложил ему даже трон Всемирного Императора, он все равно отказался бы от него. Он не был человеком, то бишь дышащим телесными усладами червем, он был сверхсу-ществом, и за душой его стояла миссия, врученная ему Небесами. И он должен был исполнить эту миссию сквозь вихри, пропасти и скалы. И он напомнил это земляному червю, по имени Гавриилов. И Гавриилов, выслушав его с безысходностью приговоренного, с мрачной покорностью при-нял свое поражение.

— Мне очень печально, адони Каинов! — сказал он грустно. Тяжело подумал, потом, словно преодолев какую-то глыбу, добавил: — Вашу статью о Тиране Вселенной, которую вы отослали в «American Journal of Human Genetics», перехватил каким-то образом Ватикан. Я подозреваю, что здесь повинно Ministry of Information, U.S. Естественно, такой серьезный материал должен был пройти через его структуры. Разведки Ватикана и U.S. тесно связаны, поэтому не мудрено, что материал тут же оказался в Папской канцелярии. Ватикан подключил все свои связи и наказал миру под страхом отлучения от церкви этой статьи не публиковать.

Вон в чем дело? А Каинов не мог понять, почему статьи так долго нет. Перекрыл! Расставил всюду капканы, подлый святоша! Что ж, руки у него ухватистые. Загребают весь шарик.

— Но каким-то образом ваша статья все же увидела свет, —продолжал Гавриилов. — Видно, вам помогает сам дьявол! И если это так, то я готов поверить в его святость. — Он вынул из стола толстый журнал и положил его на стол. Это был давно уж забытый Каиновым «ХиЖ», который внушал ему когда-то столько светлых надежд! Он развернул его и увидел свою статью. Он долго разглядывал ее. Как мог он рассчитывать на глупый и трусливый мир? На его дерзкую пощечину Шерхану? Он мог бы дать любую пощечину сам, и не только Великому Стяжателю, Мошеннику и Плуту, а даже Господу, но этого не мог сделать забитый, задавленный страхом и цепями всесильной лжи человек. А он забыл об этом. И вот он лучик. Единственный. Пробившийся из другого мира великого обмана. Ему было сделать это так же тяжело, но он все же сделал. И, разумеется, не за дурман бузинный: чья-то отчаянная голова полетит в кусты. И скорее всего это будет голова единственно повинная, взявшая на себя грехи мира – И.В Петрянова-Соколова, выступившего одним из первых против тирании псевдоакадемика Лысенко. В №1 своего научно-революционного журнала «Химия и Жизнь» он опубликовал тогда его кандидатскую диссертацию «Модификация Человека». Сейчас, кроме его статьи о Тиране вселенной, в журнале была и статья о нем, полностью реабилитирующая его, с пожеланием ученого мира СССР его скорейшего возвращения на родину. Это было своего рода извинение «ХиЖа» за его долгое молчание. Что-то, наверное, не ладилось в его становлении. Теперь «ХиЖ» снова приглашал его к сотрудничеству. Соколов, вне всякого сомнения, поплатится за свою дерзость жестокой ценой. Журнал, конечно же, пришел на адрес Университета, а оттуда уже попал сюда. Каинов поцеловал журнал. Вихрь чувств горячим обручем сковал его сердце.

— Спасибо! — одними губами поблагодарил он Гавриилова, и поток слез залил его лицо.

Гавриилов ждал момента, когда снова можно будет заговорить со своим подследственным.

Каинов понял, как пробилась его статья в «ХиЖ». Кроме «American Journal of Human Genetics».... он отослал статью в еще несколько журналов и газет. И вот кто-то из них переслал ее в Москву. А оттуда нелегальными путями журнал проник за рубеж, и уж там материал был перепечатан и опубликован подпольными изданиями, распространивших свою продукцию по миру.

И как в подтверждение этой мысли, Гавриилов снова нырнул в ящик стола и достал свернутые планшетом несколько газет. Все они были на разных языках и все имели неизвестные подпольные названия, с законспирированными, естественно, координатами. Ватикан обманывал мир – мир, защищаясь, обманывал Ватикан. Каинов просмотрел все газеты, чувствуя, как волна отлива проходит от его сердца к перифериям, неся телу освобождение. Он еще не знал, что симпатизирующий ему Гавриилов тоже жестоко обманывает его. В бандероле, высланной ему «ХиЖом», кроме журнала и газет лежало и еще кое-что. Это было письмо от Соколова, в котором редактор писал, что в ближайшее время, едва он получит согласие Каинова на репатриацию в СССР, он начнет акцию по его возвращению. Предварительно вопрос о его возвращении уже решен на уровне Генерального секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева и МИД. Гавриилов скрыл от него письмо, надеясь, что сможет перетянуть Каинова на сторону своей разведки. Кстати, о разведках. Скрыл Гавриилов от Каинова и еще одну штуку, правда, не совсем уж обязательную в положении Каинова, но очень ему необходимую. Властители делили мир, и вовсе не важно, на каких баррикадах они утверждались. Мир нужно было держать в страхе, лжи и повиновении, и принципы вражды не имели здесь никакого звучания. И как сотрудничали между собой разведки Израиля и Ватикана, так сотрудничали и разведки злейших двух врагов – Ватикана и СССР, всячески помогая друг другу держать мир в повиновении. И из этого Каинов и должен был вынести заключение, что Ватикан не простит Соколову его дерзостного поступка, и хотя поступок этот был сладостен СССР, последний не сможет отказать своему лютому врагу Папе в сладости сурово наказать ослушника, посмевшего стать на позицию ереси и святотатства.

— Вас ожидают жестокие испытания, грустно вымолвил Гавриилов. — Но я сделал все, что мог. Бегите! Немедленно! Иначе вам снова Могав! А там – наручники и желтые палаты! Я опасно рискую, но вы мне симпатичны. И я не стану содействовать вашей поимке. Будем уповать на Божью милость. Я оставлю вам последнюю возможность. Этот ваш черновик вместе с отчетом о проделанной мной работы с вами я передам в секретариат директора Департамента. Статья пойдет в печать, и глупые ватиканские псы должны с этим захлебнуться. Вот если только захлебнутся. Но дай бог! Но если я не сделаю и этой малости, то ваше дело сразу же передадут в Моссад, и тогда – моментальный арест. Вы уже никогда не увидите света. И вот еще что. На ваши статьи уже начинается реакция. Следите за прессой. В ответ же не издавайте ни звука. Лягте на дно. Затаитесь. Содрать с Ватикана шкуру, даст бог, вы еще успеете. Это единственный выход. Вы выиграете время. Не вздумайте оставлять старика. Если вы оставите его здесь, он ответит за вас своей кожей. Как вы будете бежать, я не представляю. За вами следят десятки агентов. И вам ни уехать, ни улететь, ни выползти ни в какую щель. Идите к друзам. Друзы умеют делать все. Они помогут вам обратиться в дым. Я сказал даже больше, чем мог! Все! — И Гавриилов протянул Каинову уже заготовленный пропуск на выход и торопливо, как динамит, могущий взорваться в любую секунду, пожал ему руку.

А на утро второго дня он узнал, что вышла его отступная статья в «Римском вестнике». Он прочел ее и изумился. Гавриилов не осмелился приложить свою руку к ней, хоть и был заинтересован в его спасении, но Ватикан, не убоявшись гнева Господня, приложил свою лапу больше, чем добросовестно. Статья была замешана на жуткой болотной клюкве, и в ней легко можно было выловить свою услужливую, умеющую разговаривать рыбку. Сама же рыбка, в отличие от мутной болотной жижицы, в которой она плавала, была до неприличия прозрачной, и убедиться в ее фальсификаторском происхожде-нии мог бы даже фалалей. Словечки Великого Карлика в ней не просто проскальзывали, а перли наглыми булыжниками. Автор буквально из шкуры лез, обливая себя помоями ватиканского сленга, и паства мира, читающая повседневно газетные откровения Престола, несомненно понимала природу этого очищающего душу покаяния. А спустя пару дней он с удовлетворением увидел, что мина замедленного действия, подложенная им под фундамент непогрешимости Ватикана, начинает срабатывать. Вначале в одной, потом в другой газете появились осторожные предтечи сомнений, и вдруг пресса прогнулась под тяжестью обвинений неблагонадежных и неприличных действий Святого престола. Никто, а тем паче – атеисты, не верил в то, что подобную статью, где в каждой строчке сквозило пресмыкательство перед Ватиканом и оскорбленным миром, написал величайший в мире безбожник, не страшащийся ни небесных, ни земных богов. И никто, естественно, не верил, что пожар в королевском музее Бахрейна мог устроить человек, который более всех был заинтересован в сохранении найденных им останков, а наоборот ¬– все верили в то, что более всех пожар нужен был именно Ватикану: уж больно очевиден был его интерес в уничтожении останков, могущих пролить свет на роковую истину, которую пытался открыть для мира Великий безбожник. Так или иначе, а мир с каждой новой публикацией убеждался, что Ватикан есть – прикрывающийся святостью мошенник.

И здесь стали рушиться колокола. Ватикан не зря прятал его статью от мира, и мир, получив свидетельство великого обмана, стал катастрофически переворачиваться. Статья его, как яд, все больше и уверенней просачивалась в структуры человеческого мозга, и мозг забродил. Одна за другой воспрянули газеты, в которых была не только его статья о Тиране Вселенной, но и все касающиеся ее суды-пересуды, где оппоненты занимали по отношению к нему и Ватикану разные позиции. Хранила суровое молчание страна лишь одна. Атеистический СССР, из недр которого и вырвалась на волю эта омерзительная хула на Господа. И теперь потоки брани, угроз и проклятий обрушился и на самое гуманное и справедливое государство. В кулуарах военных ведомств пяти арабских стран, окружающих Израиль, вынашивались идеи тотального его уничтожения, рассчитываемого на 1967 год, и сейчас им предоставлялась прекрасная возможность выразить этому государству свой протест, и протест этот быть не замедлил: Израильские территории стали постоянно обстреливаться из Голанских высот, а страну охватили кровавые теракты. Волна терактов покатилась теперь не только по Малому Востоку, но захлестну-ла и прочие страны, и задели даже СССР. И это несмотря на то, что СССР имел с арабами дипломатические связи, кулуарно направленные против Израиля. И Советский Монстр, так и не сумевший доказать причастность своих тайных союзников по уничтожению Израиля в совершении терактов, тотчас зашеве-лился в своем межконтинентальном мешке. Не издав и звука ни в защиту Бога, ни в вину наглеца, обливающего помоями Создателя, тотчас выбросил белый флаг: освободил от долж-ности не только главного редактора «ХиЖ», но и всех завот-делами журнала, а в ведущие журналы и газеты мира написал клокочущую гневом статью, в которой резко и принципиально с коммунистических позиций клеймил позором «выскочку» и «параноика», перевернувшего мир. Арабы этим все же не ку-пились. Они потребовали от Советов немедленного разрыва дипламатических связей с Израилем. Но Советы сделать этого не могли. Никак нельзя было им ссориться с Израилем в от-крытых формах. В секретных куллуарах Бен Гуриона лежала копия доклада Хрущева на 20 съезде КПСС, где он рассказывал съезду о геноциде евреев Вождя Народов, задумавших с по-мощью масонских и сионистских интриганов построить еврей-ское государство не только в Палестине, но и – в Крыму. И на СССР лежало страшное пятно, грозящее разлиться по всему миру. Нет, нельзя было искушать Израиль. И отношения арабс-кого мира с СССР повисли в неопределенности и достаточно было единственной искры, чтобы теракты на территории СССР вспыхнули открыто и непримиримо. С Израилем арабы не могли разорвать дипломатических отношений, так как таковых не было, и они всегда, с 1948 года, находились в состоянии войны. Но они призывали питающиеся их нефтью страны сде-лать это. И те одна за другой стали выводить из Израиля свое политическое присутствие. Вывели своих дипломатов из Израиля даже дружественные им США, подчинившись требованию Ватикана. Сам же Ватикан стал к Израилю в позу крайне оскорбленного. Он заявил, что Израиль оправдал свою репутацию в мире как «негосударства, с которым нельзя вести ни политических, ни экономических, ни конфессийных связей» и тоже вывел из Израиля едва намечающуюся, но еще «слава Богу!» не ратифицированную нонциатуру.

Отношения людей к Каинову резко изменилось, и он ловил теперь на себе вместо дружеских приветствий ненавистные взоры. Шпики по-прежнему ходили за ним по пятам, и он был вынужден изменить к ним свое отношение. Теперь от них была существенная польза. Едва к Каинову устремлялся кто-нибудь из толпы, как ему наперерез тут же выставлялась пара бравых молодчиков в штатском и требовала в ультимативной форме держаться от «этого» человека подальше. Наиболее подоз-рительных молодчики обыскивали и при малейшем сомнении грузили их в полицейский кэб и увозили в префектуру. Кстати, среди желавших близко подойти к нему, не все были журналистами. Среди них Каинов вычислял личностей и сомнительного толка, могущих швырнуть под его ноги бомбу. И он был осторожен. Шпики окружали Каинова с минуты вы-хода из дома до его возвращения, сопровождая даже в места общего пользования и не позволяли ему оставаться наедине даже с ребенком или с беспомощным стариком. Каиновым непосредственно занималось подразделение «7400», отвечаю-щее головой за каждый его шаг. Подразделение состояло из 168 сотрудников, а лично к нему было приставлено 18 человек, дежуривших в радиусе его движения или дневного-ночного пребывания круглосуточно, независимо от погоды.

И вот наступил день, когда мир поистине спятил с ума. Статья его, так ревностно оберегающаяся Ватиканом от печати, разлетелась провокационным ветром по всем уголкам мира и на всех его перекрестках начали появляться таинственные, непо-нятно откуда взявшиеся газеты с громкими и пугающими статьями: «Каин-Авель или Что такое есть человечество?», «Зачем Бог создал человека?», «Бог создал себе куклу для поте-хи», «Неудачный эксперимент Создателя», «Бог – бездарный генетик», «Бог обманул людей», «Евреи обманули Бога и все человечество», «Бог не знает, что евреи избранный народ», «Святая Земля» оказалась вовсе не святой», «У Бога черные крылья», «Почему Бог выбрал Зло?», «Ложь Ватикана или Для чего Ватикан вознес ложь в ранг христианских святынь?»

Некоторые газеты давали карикатуры на папу и библейские сюжеты. Аллаха и Мухаммеда пока не затрагивали, и это несколько успокаивало арабский мир, но папарацци, высмеивали не только библейские сюжеты, но и Бога, который был Един.

Папа провозгласил Каинова Посланником сатаны и специ-альной буллой отлучил его от церкви. Он призвал весь христи-анский мир планеты мужественно принять надвигающийся Армагеддон, а Посланника испепелить. «Римский вестник» будоражил мир статьями типа «Пришествие сатаны» или «Конец света, о котором так долго говорила христианская церковь, начинается». И против шарлатана восстал весь мир. Но раввинат не выражал ему своего гнева. Тайну эту можно было разгадать в призрачном: Бог – Богом, а Человеком – Человеком. Бог высоко, а Папа – Лукавый Мздоимец! Хитрец, Архиплут и Негодяй, – во он! За парчовой кулисой. И ворожит зло. И с него взятки гладки. То ли дело – ягненок! У ягненка бесценное руно, и гораздо разумней было не топать на него сапогами, а ловко и умело это руно с него содрать.

Мир охватила истерия. Колокола церквей звонили по всем городам и весям, и их тревожный звон стоял надо всей христи-анской землей, разнося весть об идущем на землю Судном Дне. Христианские храмы и мусульманские мечети стали стремительно опустошаться, теряя свою паству. Но зато воспрял буддизм. У буддистов был свой Бог: не такой обманщик.

Сотни журналистов из всех стран мира дежурили у порога университета, надеясь увидеть там забредшего по какой-нибудь бездонности в свою альма-матер опального безбожника. Фотографии Каинова продавались за бесценок во всех газетных киосках, а на заборах висели плакаты с его типорафским изображением. Стены домов были исписаны призывающими лозунгами: «Смерть ублюдку, посягнувшему на Создателя!!!»; «Найти и растерзать ученого шарлатана, оскорбившего Господа Бога!!!». Было опасно выходить из дома, и Каинов делал это лишь в силу самой острой необходимости и если шел по улице, то не поднимал высоко лица. Но висели на заборах еще и другие плакаты: «Армия Отторжения от христианской чумы» приглашает в свои ряды христиан, желающих в День Страшного Суда действительного спасении. Не верьте Библиии. Ее писали шарлатаны. Правду об истинном Боге вы получите у нас»; «Человек, не отчаивайся! Тебя ждет Будда и тысяча жизней! Мы ждем тебя в нашем светлом храме»; «Братья и сестры! Всякий, кто желает спастись, должен отречься от мира и Христа и прийти к нам, в «Союз обманутых христиан». Ждем вас. тел. № ***». И увидел Каинов еще один удивительный плакат. На нем был изображен его портрет, а под портретом стояла надпись, изображенная крупным шрифтом: «Люди, не убивайте Каинова, ибо он есть земное воплощение легендарного Каина, первого человека, восставшего против Бога. Помните знамение Божие: «Всякому, кто убьет Каина, отмстится всемеро. То же будет и с человеком, посмевшем убить его воплощение. Не убивайте Каинова!».

Этот плакат немного утешил его.

Бежать Каинову было нельзя: он до сих пор не получил последнего известия от Харриса. Да и бежать, собственно, кроме как к Харрису, было некуда. По всему миру он был объявлен персоной non grata.

А Ватикан в своих публикациях зверел все больше. Его приводили в бешенство строки злейшего своего врага, которыми тот оповещал мир в своей статье «Бравые похождения Святого Престола в науку»: «Фрагменты, подлежащие исследованию, находятся в безопасной точке планеты и их идентификация в случае непредвиденных обстоятельств, касающихся моей личности, будет сделана даже без моего участия. В любом случае миру откроется тайна низкого происхождения подлога Святого Престола.

Какую тайну хотел открыть миру проклятый безбожник? И что подразумевал он под заискрившимися мозгами? И Ватикан поднял уже все службы безопасности Израиля.

Каинов не знал, что ему делать. Обстановка накалялась с каждым днем, и ждать дальше еще чего-то было безумием. В каждое мгновение на него могли набросить наручники, и тогда ему петля. Да могло произойти еще и худшее. И случай, произошедший с ним сегодня, красноречиво убедил его в этом. Стерегущие каждое его дыхание шпики буквально спасли его от шелковой петли, набросившегося на него фаната. Он не успел ничего сообразить, как почувствовал какую-то страшную силу, остро вонзившуюся в его горло, и он стал хвататься руками за воздух. Приступ длился мгновение, и тотчас отпустил. Через секунду, повернувшись к источнику, вызвавшему в нем такое необычное состояние, он сквозь туман в глазах увидел странную картину. Какая-то молодая женщина, почти еще девочка, худенькая, конопатая, небольшого росточка, заломив руку дюжего мужика, бешено клонила его к земле, и когда тот согнулся к нужному градусу, с остервенением ударила его коленом в челюсть. Мужик всхлипнул, тотчас обмяк и рухнул помертвевшим лицом в пыль. Откуда ни возьмись, как коршуны, налетели молодцы, подхватили несчастного за руки и поволокли к незаметно стоящему неподалеку базарного вида кэбу. Затащив тушку в салон, парни тут же рванули с места. Каинов почувствовал на себе какое-то движение. Отворил глаза пошире и увидел перед собой девочку, снимавшую с его шеи шелковую петлю. Ей было не больше семнадцати, и почти детские черты еще омывали ее невинное и строгое личико.

— Какая ты милашка! Было бы жаль тебя потерять! Иди домой, и не выходи на улицу без надобности! Иди, наши люди проводят тебя до самого твоего дома. — И девочка у всех на глазах поцеловала его в губы.

Он взорвался стыдом, и быстро ушел, не прикасаясь к губам, боясь стереть с них огонь поцелуя девочки. Он остро почувствовал, как он ничтожен и как уязвим! Да, да, да! Нужно было уходить! Срочно! Сегодня же! Но как? Он не имел представления. Идти к друзам, к которым направлял его Гавриилов? Но он не имел понятия куда идти и к кому идти? И какие могли быть друзы, если он не получил еще от Хариса последнего извещения? А что делать ему с Цвеккером? Цвеккер намертво уж присосался после помилования к своей кафедре, и оторвать его теперь от нее вряд ли будет возможно. Да что же делать? Что делать!? И он готов был грызть удила. Он не мог сделать ни одного движения в сторону побега. Он был окружен плотным кольцом волков. Каждую ночь он ловил Немецкую волну и сообщения из стран мира, но Бангладеш молчал. Не было и телеграмм.И он ходил с паспортом Эд Йонга на почтамт в день по несколько раз. Но вот счастливое мгновенье наступило. Под конец рабочего дня он вновь просунул свой паспорт в окошко довостребования. И лишь взглянув в паспорт, операторша положила на лоток уведомление и толкнула лоток к нему. Не дыша, Каинов поставил свой росчерк на нем и тут же получил драгоценный документ. Он выбежал с ним на улицу, вскрыл его и жадно вонзился в него глазами. Телеграмма была на немецком языке. Некий Jurgen Valzer, директор Кёльнской фирмы «A.Kruss Optronic GmbH», сообщал: «Оптико-механический завод «A.Kruss Optronic GmbH» предоставляет вниманию научно-исследовательских сфер и лабораторий судебно-медицинской экспертизы всех направлений рефрактометры автоматические DR5000 всех четырех модифиаций. Доп.: «Работы, связанные с идентификацией исследуемых образцов должны проводиться при наличии носителя оспариваемой ДНК».

И это означало, что Харрис получил положительные результаты всех четырех лабораторий и теперь (в Доп.) вызывал его в свой институт для проведения идентификации ДНК останков и ДНК его.

«О Изида! О Каин!». Буря безумия захлестнула его, но он тут же пресекся в своих ликованиях. Это был не только самый счастливый день в его жизни, но и самый мучительный. Он все еще не представлял через какие механизмы будет осуществлять свой побег из Израиля. Каким образом он мог это сделать в микроскопическом обозрении армии шпиков?

Завтра, завтра, завтра! Во что бы то ни стало, завтра он должен исчезнуть из этой страны. Навсегда. Но что же делать! О пращур мой светлый, что же мне делать? Он ничего не смог сказать пришедшему со службы Цвеккеру, оставив все на попечение светлого утра. С тем и лег спать. Но едва сонный бред окутал его мозг, а тело стало погружаться в небытие, как раздался жуткий грохот, поразивший все его клетки. И тот же ярый прожектор, хлынувший из проема выбитой двери, парализовал глаза. А еще через мгновение Каинов не увидел, а скорее почувствовал всей своей шкурой уже врезавшуюся навеки в его кровь картину: четырех бравых молодцев в черных одеждах и злобно рычащего идола-пса Баскервелей с горящими фосфором глазами. И здесь уже явно физически он почувствовал, как бренное тело его, оторвавшись от земных тяжей, летит в бездну. Не было ему теперь спасения даже призрачного. И кровь заледенела в нем. Его ничто уже не могло спасти.

Обыск был яростным. Был проверен на звук каждый сантиметр жилья и взрыта каждая пядь прилегающих к нему угодий. Обыск в этот раз делали молодчики из бульвара царя Шауля. Молодчики были в рабочих комбинезонах, которым не страшны ни брызги воды, ни брызги крови. У них были совершенно бесстрастные, как у скорпионов лица. Без малейшего содрогания, с фанатическим усердием, могли они раздавить, задушить, растерзать не то что плоть, но даже камень. Это был Моссад. Функции Моссада распространялись на внешнее пространство мира, а внутренние проблемы государства решали ведомства другие, которые его уже попотрошили не так давно. И Каинов пытался осознать парализованным своим мозгом ожидающий его сценарий. Наученный обыском прошлым, он вовремя перепрятал драгоценную фотопленку и не вынимал из тайника паспорта на имя Эд Йонга, и молодчики, обрыскав все, что только можно было, ничего не смогли сделать, как предъявить ему ордер на арест. И это было самым ужасным из всего, что могло произойти в его стартовом для побега положении. На сборы ему дали пять минут. Каинов еще выпросил позволения созвониться с домработницей. Он сказал ей, что не будет дома неизвестно сколько и просил тотчас приехать и позаботиться о больном Цвеккере.

Ночь он пробыл в обезьяннике на третьем этаже. Утром его отвели в туалет и к рукомойнику, а затем свели в полупод-вальное помещение. Посадили на железную лавку у массивных свинцовых дверей, окрашенных в черную краску, на которой белилами была грубо выведена цифра «0». Полуподвал насторо-жил его, но комната с таким экзотическим номером ввела его уже в настоящий трепет. Как знал окольно Каинов, комната под знаком «0» была самой безнадежной комнатой подвального узилища грозного и заботливого ведомства, и в ней выбивали не только почки, но и мозги неудобно думающих. В тревожном ожидании, он просидел на лавке целый час. Лавка была ледя-ной, и он хотел подняться на ноги, но стоящий подле него страж суровым жестом приказал ему не двигаться. Добро, что его хоть не замкнули в наручники, и он мог подложить ладони под себя. Наконец, дверь в тайное отрожье бесшумно отворилась, надсмотрщик сделал ему знак войти, и он вошел. Это была небольшая, тускло освещенная забранным в сильную решетку оконцем, узница. В узнице был полумрак и никаких источников света, кроме это божьего оконца, в ней не было. Комната, скорее была похожа на подвал. Он окинул ее беглым взглядом и увидел:

Огромное мраморное бюро, схваченное пеплом сумерок, и поставленное для какой-то тайной прихоти не по центру комнаты, а в самом темном ее углу. За ним на обыкновенном рабочем стуле, сидел человек, непоколебимый взор которого в упор был устремлен на него. Человек был не громадного роста, но , несомненно – сильный, строгой военной выправки. От него исходил ареол таинствнности, что вызывало любопытство. Одет человек был в свинцового цвета гражданский мундир властного покроя, что еще больше придавало его лицу строгость, силу и неведомость. Интуиция подсказала Каинову, что это был разведчик и разведчик довольно не простой. Он подключил мозг, и мозг, перелистав заключенные в нем страницы тайной информации, тут же по каким-то ультрамикроскопическим признакам вычислил искомое: перед ним был главный разведчик Израиля, сам Хозяин карающей десницы ZOG-Моссад. Это его позабавило. О тайнах таких разведывательных структур, как Моссад, а тем паче об их работниках и трижды - об их именах, не мог не то что знать, а даже догадываться ни один смертный. А то, что он обратил внимание на себя этой грандиозной особы, Каинов должен был принять за честь. Крупная и опасная фигура была перед ним! Таких людей нужно было запечатлевать в памяти навсегда, и Каинов фотографическим взглядом прощупал все подробности лица грозного Хозяина. И тут ему показалось, что где-то, в каких-то других галактиках, он уже видел этого человека. Впрочем нет! Не самого человека, а некого на него похожего. Он погрузился в глубину воспоминаний, вгляделся на представший ему из туманности небытия человеческий образ и сразу же вспомнил, откуда пришли к нему эти озаряющие разум сомнения. Во времена его студенчества в МГУ он однажды присутствовал на встрече с неким поэтом, по имени Борис Слуцкий. Поэзия никогда не прельщала интересов Каинова, и он пришел на встречу единственно лишь из-за любопытства: будучи в разногласиях с коммунистическим монстром, ему захотелось взглянуть на прославленного пиита, который, исподтишка пощипывая в своих творениях людоедскую империю, декларируя тем самым свою близость к обманутому и угнетенному народу, не вынес уже совершенно открытого и даже отчаянного протеста одного из своих соратников по перу, что навсегда наложило несмываемое пятно на его биографию. В один из памятных для Советской литературы день, а именно 31 октября 1958 года на Общемосковском собрании писателей, где проводилась политическая акция протеста против Бориса Пастернака и его романа «Доктор Живаго», Б.Слуцкий, наряду с рядом писателей, среди которых были Л. Ошанин, А. Безыменский, С. Баруздин, Б. Полевой и прочие выдающиеся советские борзописцы, выступил с гневно-обличающей речью против Пастернака, требуя лишения его советского гражданства и немедленного изгнания за пределы СССР. И вот сейчас, вспомнив этот эпизод из своей жизни, Каинов во всех деталях возродил в памяти образ опального пиита и обнаружил причину своего внимания к восседающему за бюро человеку. В сущности, человек и пиит по структурным признакам разнились довольно убедительно: один был коренастым и круглолицым, другой – невзрачным и худощавым, но все же была у них разительная схожесть. Это были – лоб и глаза. Эти фронтальные члены были сняты будто с одной матрицы. По прихоти невинности такого попросту быть не могло, в такое могла вмешаться лишь природа. И несомненно, человек, сидящий за бюро, и опальный советский пиит имели в этой собенности пусть хоть и отдаленные, но все же родственные корни. Это была серьезная информация, не принять которую на вооружение было бы непростительно;

2.Переведя глаза чуть правее, Каинов увидел еще нечто: армию сообщников. Их было – пятеро. Как примерные псы, ждущие команды хозяина, они сидели вдоль стены на лавочке и глядели на него жадно-непримиримыми, наполненными нетерпением глазами. И Каинову показалось, что будь он даже Папой римским, псы эти, получив команду, тут же бросились бы растерзывать его невинную плоть. И это он тоже вычислил. Одеты псы были одинаково, в такие же свинцовые цивильные костюмы изысканно-властного покроя, в какой был одет и их хозяин. Самый ближний к бюро, как безошибочно определил Каинов, был главным группы. Двое следующих, судя по их каменным подбородкам, – рядовыми исполнителями по части выбивания мозгов. А еще двое – латинитами. Этих Каинов вычислил, едва коснувшись взглядом их выхоленных иезуитских лиц: дух божьей праведности, пробивающийся сквозь туманную палитру фальшивого елея, и тут же – строгое сияние лампад в коварном сочетании исходили от них. Да! ошибиться здесь было невозможно: из их белоснежных, плотно облегающих шею воротов, проскальзывали в свет божий золотые звенья хризмы : ладанка на вороту – черт на шее».

Попахивало инквизицией.

Все пятеро разглядывали его бойкими глазами, в которых, впрочем, можно было обнаружить не только плотоядность, но и любопытство, и холодный восторг, и даже – тайную симпатию. Но было в них и еще нечто – ответственность: все они прекрасно понимали , что представлял собой отрок.

Каинов чувствовал себя жертвой Солнца, которую должны принести в честь и славу государственной безопасности;

3. Оглядев комнату вкруг, он так и не увидел признаков тайного входа, через который могли бы войти сюда эти варяжские гости. Несомненно, здесь был задействован какой-то механизм.

Едва он оглядел соглядатаев своей поимки и уселся на стул, отвержено стоящий поодаль, как ему тотчас был сделан откровенный ультиматум: или он добровольно сдаст фрагменты останков и с тем получит свободу, или не выйдет из стен узилища.

Ультиматум был сделан, конечно же, Хозяином. Голос Хозяина тоже показался ему знакомым, напомнив голос поэта Слуцкого, и Каинов еще больше укрепился в своем прозрении.

Ситуация была прискорбной: ему не предлагали выбора. Всуе, сквозь иллюзии предстоящего убиения, он вспомнил Цвеккера. Слава богу, над пестуном пока еще не висел нож гильотины. Да и что им было взять с этой плотской куклы, из которой, кроме стенаний и крови, выдавить что-нибудь еще было совершенно невозможно. И был ли смысл душить ее? Его вечная душа, в случае его отказа, подлежала безоговорочной утилизации. Без всяких надежд на рай или пусть даже ад. И это было ярко расписано в мрачном, стоящем без малейшего движения воздухе узницы: в ней висел меч, и не было в этой прозрачности ни единой спасительной бреши. Нужно было срочно включать аварийную систему спасения.

Человек, возвысивший ему такую суровую претензию, был представителем целевой и очень уверенной экспозиции. Во всем облике его простирался нордовый горизонт. Такие люди владеют безграничной волей и решительной энергией. Снабженные властью, они могут сделать даже невозможное, и не посчитаться с этим было нельзя.

Долгим взглядом одарил мальчик этот великолепный биологический образец, и рой самых дерзких мыслей был в этом его бесстрашном и открытом взоре. Свинцовые глаза властителя взблеснули удивлением и бешеным протестом, но мальчик тут же погасил эту недобрую вспышку:

— Если вы хотите получать на свои вопросы ответы, адони начальник, то я буду давать их только вам! — выставил он ультиматум свой.

Последовала пауза гранитного молчания. Представитель, кажется, не понял сразу причины столь откровенной дерзости и глядел на своего пленника нависшей, готовой в любой миг обрушиться глыбой, но в лице мальчика не дрогнул ни единый нерв и глаза его глядели с монолитным, сокрушающим всякую агрессию спокойствием. Нельзя было этого не оценить, и зрачки Хозяина, взблеснув хищным удивлением, сбросили напряжение. Он молча кивнул головой, и послушные псы его тут же встали и покинули тайную палату. Когда свинцовая створа беззвучно затворилась за последней спиной, Хозяин снова обратил свой тяжелый взор на жертву и долго не отпускал ее, демонстрируя власть и железную волю. Жертва, несмотря на дерзостный выпад, казалась ему совершено беспомощной, и он, как удав, смог бы убить ее одним ударом хвоста. Но к огромному его удивлению жертва великолепно выдержала это суровое испытание. Мальчик заговорил, и заговорил очень странно:

— Я польщен вниманием такого солидного и почтенного учреждения, потрясающего мир своими разведывательными подви-гами, гражданин начальник! — сказал он, беззлобно усмехаясь. — Неужели те шалости, за которые в детском саду ставят в угол, заставили трепетать одну из лучших разведок мира?

Каинов обнажено рассмеялся. Не торопясь, оглядел пустую комнату.

— Теперь нам, кажется, никто не помешает, и мы можем спокойно поболтать о том о сем. Не так ли? Вы что-то мне говорили?

— Я говорил то, что вы слышали!

— Ах, да! Что-то об останках. — И Каинов повторил то, что говорил полковнику Шин-Бета о ватиканских гусях, которых он решил подразнить своими детскими шутками.

— Мне кажется, я разговариваю с полуумцем! — с холодным презрением выговорил Хозяин. И вдруг взорвался:

— Слушайте, ваше преподобие! Внук Божий! Потомок Каина! Посланник Высших сил или как там тебя еще, черт бы тебя задрал! Ты что? Белого порошка нажрался, и не смыслишь, где левый палец, где правый?

Каинов вспыхнул багрянцем, готовый достойно ответить невежливому Хозяину, но тот швырнул на стол пачку газет и заорал снова:

— Вот! Вот! — тыкал он в газеты пальцем. — Что ты хочешь от мира, мил человек? Переделать его? Доказать ему, что Земля круглая и вертится вокруг Солнца? И отправиться после этого спектакля на жаровню? — задыхался он гневом. — Хорошо! Предположим, тебе удастся выйти отсюда! Предположим, мы не будем растерзывать тебя раскаленными щипцами на части! Предположим, тебе удастся убедить мир, что Ватикан – вор, обманщик и плут! Но как ты думаешь убедить его в том, что он должен помочиться на Господа Бога? Как ты можешь убедить его в том, что первоубийца человеческий имеет нравственный примат над приматом человека авелевского толка? И что человека нужно утилизировать, как вредное насекомое, а на его место насадить планете Человека по твоему образу и подобию, то бишь Человека с генами Каина? Ка-ак!? Никогда мир не поймет тебя! Ты видишь по прессе, что уже сейчас творится в мире? Ты видишь свои афиши на заборах и подписи под ними? Ни сегодня завтра на тебя начнется охота, как на бешеного зверя. Тебя попросту растерзают. Клыками и когтями! Ты подписал своими рукоделиями — кивнул на кипу газет, — приговор себе! Тебя уже ничего не спасет. Я понимаю, ты – сумасшедший, но и сумасшедший должен же знать страх! Тебе опасно выходить на улицу без конвоя. Опа-асно!!!

Он пресекся на мгновенье и снова озарился мыслью.

— Вот что! — кажется, он отчаялся на последний шаг. — Если ты не сделаешь, чего мы хотим от тебя, мы... мы... — он не решался еще сказать своей убийственной фразы. — Мы снимем с тебя ... охрану. Да, да! Тех шпиков, которые не только следят за тобой, но и охраняют тебя. Ты представляешь, что это такое!? — засвистел он змеиным шепотом. — А это значит, что тебе тут же проломит кирпичом череп любой религиозный фанат, и ни один полицейский не пожелает в это вмешаться. И пропади ты пропадом! Точка! Все! — уже заорал он, как полоумный, и крупно дернулся, будто желаю тут же сотворить это сладостное и ненавистное «Все!».

Да, Каинов хорошо понимал это. Он боялся лишь улицы, но вряд ли ему от фанатов помогут крепкие стены его дома. Он начал войну не только с Ватиканом, но и с миром, и мир должен или убить его, или перевернуться. Он понимал, что им владеет стихия, а стихия неуправляема. Он летел как мошка в пламень, и чувствовал уже на своих крыльях смертельное дыхание огня. Но стихия овладевала и миром, и мир тоже становился неуправляемым. Хозяин глядел на него опаленными ненавистью глазами, и в глубине пугающих его зрачков он уже видел вещие сполохи карающего пламени. Он хорошо понимал, что ему не дадут уже никакой отсрочки, как давал ее для чего-то Гавриилов, и его аудиенция с Хозяином темницы должна закончиться стремительно. Но чем? Шансы его на счастливую призрачность стремительно падали. И он уцепился за воздушную соломинку, которая едва ль могла удержать букашку.

— Хорошо! Хорошо! Пусть будет так! Фанаты действительно могут растерзать меня, как растерзали Грибоедова. Но что вы можете предложить мне? — с иронией висельника спросил Каинов, одаривая грозного своего мучителя взглядом бойца, не мыслящего поражения.

— Вот! Во-от! — Воздвигнулся торжеством Хозяин. — Это уже другой коленкор! — Он сделал к Каинову движение своим строгим армейским корпусом. Вынул из толстой папки, лежащей перед ним, фотографию и протянул ее ему.

Едва взглянув на нее, Каинов понял, где это и что это. Фо- тография запечатлела удивительный из его жизни фрагмент, когда он на главпочтамте получал до востребования конверт с загранпаспортом и запиской от незнакомой ему женщины из Турции, по имени Katarina Fakaidu.

В очень веселое руслице переходил разговор. И ниша провала распахнулась пред ним.

— Ну, и-и-и...? — не теряя самообладания, вопросил он.

Хозяин со сдержанной методичностью подал ему еще одну бумагу. Это была копия его загранпаспорта.

«Вот оно как!» Каинов почувствовал, как у него загораются и затягиваются холодным пеплом крывлья.

Выдержав стратегическую паузу, Хозиян сделал удар еще один. Он подал Каинову копию телеграммы Катарины: «Срочно выезжай по указанному адресу».... И, не дав ему опомниться, подбил ногтем к глазам его еще одну фотографию, обращенную вниз лицом. Каинов перевернул ее и увидел себя запечатленным вместе с Гюлькиз на воздушном шаре. Тут же он вспомнил автора этого снимка. Это была миловидная иудейка, одарившая его счастливой улыбкой. Их шары пролетели совсем близко друг от друга, и она, подпрыгивая в корзине от избытка впечатлений, помахала ему рукой и пару раз щелкнула его, а на последок послала ему воздушный поцелуй.

Хорошо работал «Моссад»! Даже в космосе!

Бумаги на этом не закончились. С честно отображенным сочувствием в лице начальник подал ему еще одну. Это была копия телеграммы от некоего Жоана д'Ассизи из Бразилии, полученной им на имя Эд Йонга 11 сентября по предъявлению им фальшивого паспорта, переданного им Мальбураком через Гюлькиз. Телеграмма гласила: «Господин Йонг, девять томов из вашей библиотеки, нуждающиеся в реставрации, высланы заявителю. Заявитель благодарен. Ваша комиссия ожидает быть выполненной. Ждите известий». Бразильский посредник Мальбурака сообщал, что Катарина из Учхисара удачно переправила все девять ящиков бесценного груза Харрису, а Харрис сообщил Мальбураку о его получении.

— У тебя будут к нам вопросы? — с затаенной вежливостью вопросил гражданин начальник.

Каинов подавленно молчал.

— Ну и слава богу! Вопросы будем задавать мы. Но теперь их у нас не два, а целых восемь, — подытожил с грустной улыбкой шеф: — Как удалось тебе вывезти из Бахрейна сгоревшие в пожаре останки? Где ты их хранишь? Кто помог тебе сделать фальшивый паспорт на имя Эд Йонга? Кто такой Жоан д'Ассизи из Бразилии? — загибал он пальцы. — О каких девяти томах, «нуждающихся в реставрации» говорится в телеграмме? Куда и какому «заявителю» высланы они? Что это за комиссия, которая «ожидает быть выполненной»? И я вот думаю, не анализ ли это злополучных останков, сгоревших в королевском музее Бахрейна? И последний вопрос. Где ты хранишь фальшивый паспорт на имя Эд Йонга? — закончил шеф роковой свой счет гипотизирующей улыбкой кобры, готовящей свой смертельный бросок.

При всем своем мужестве Каинов был повержен. Он мог бы еще выкручиваться, но оправдаться безболезненно он уже не мог. Острые, как штыки, обвинения, вонзились ему в самое гор-ло и врать было нелепо. Именно этого момента страшился он и именно для него интуитивно отложил в сторонку булыжничек, по имени «Борис Слуцкий», который в критический момент должен был помочь ему сокрушить грозного врага. И крити-ческий момент теперь, кажется, наступил, и он, наведя прицелы своих неотразимых глаз прямо в гипнотические зраки допросчика, выстрелил, как самоед в глаз белки, сопроводив этот выстрел смертельным ядом звонкого добродушного смеха, не оставляющего никакого сомнения в искренней симпатии к ухватившему его за горло убийце. Яд этот был так чист и невинен, что убийце и впрямь показалось, что застреленная им прямо в лоб жертва, так наивно, но все же искренне и благодарно хочет обнять его. И лишь через мгновенье, когда дым после выстрела рассеялся, а мозга коснулось то, что услышали его уши, неустрашимый шеф почувствовал, как от этого невинного объятия у него затрещали кости:

— Ни-че-го сказать не могу! — сквозь брызги смеха, обнимал его умный, но все-таки наивный мальчик. — Я польщен! Вы великолепно работаете, адони директор!...

«Что!?»

Нечто похожее на тревогу скользнуло в глазах Хозяина, и Каинов уловил это своим проницательным оком. Произнеся тайное слово «директор», он сделал лишь первый, еще не смертельный, но очень опасный выстрел в своего врага: никто, кроме работников Моссада, не имел права знать ни их должностей, ни тем паче их лиц, а должности и лица Директора разведки – уж избави господь! И даже многие работники «Моссада», многократно встречающиеся в лабиринтах здания разведки, не знали друг друга, да и не пытались узнать, так как малейшая попытка к этому могла иметь для любопытствующего очень тяжкие последствия.

— Хм! — ухмыльнулся шеф, даже не вздрогнув лицом, полагая, что это всего лишь льстивый блуд, рассчитанный на снисхождение: назвать младшего лейтенанта майором, перепутав звездочки, а рядового клерка – управляющим. — Было бы неплохо быть директором! Всякий солдат мечтает стать генералом. Очень сожалею, что ты не пророк! Но я никак не ожидал, что человеку, такому, как ты, присуща лесть!

Теперь ухмыльнулся Каинов.

— Лести я не знаю, адони директор! Не знаю и того, пророк я или не пророк, но то, что вы есть Хозяин карающей десницы ZOG-Моссад, это я знаю, как свое имя.

— Откуда же!? — попытался отшутиться шеф, но в шутке его была уже явная тревога. Он пристально глядел в прицел сощурившегося глаза на опасного шутника.

— Это на вашем лице написано. Оно так красноречиво! Знаете, лицо человека свидетельствует об очень многих вещах, и опытному физиогномисту не так уж и трудно их прочитать, адони директор. А если сюда добавить и его жесты, и его манеры,то...

— Да, да! Конечно!

Это было уже серьезно! Воспитанный, вежливый, приятный, но очень умный и очень коварный человек был перед ним. И шеф помрачнел.

— Ну, хорошо! — облегченно заговорил он. — Начнем с вопроса самого легкого. Как удалось тебе вывезти из Бахрейна сгоревшие в пожаре останки?

— Не торопитесь с вопросами, адони Меир Амит!

Глаза шефа снова вздрогнули. Судорожно повелись в затылок и замерли там на мгновенье, сосредоточенно вглядываясь во что-то, превратившись в умершие от страха стекляшки.

— Вы-ы... знаете и мое... имя? — вымолвил он, пресекаясь горлом.

— Я еще очень многое знаю, адони Амит! — возразил мальчик. — Но продолжим наш добрый разговор. Чтобы не задавать друг другу лишних вопросов, давайте разложим сначала все по полочкам!

Главный разведчик Израиля глядел на мальчика, почти на ребенка, глубокими, ничего не понимающими глазами.

— Сейчас вы все поймете, адони генерал-майор!

И в этот раз шеф уже не просто вздрогнул – его повело катотоническими судорогами. В третий раз за считанные минуты с его l'essence безжалостно сдирали двухдонные покровы.

— Позвольте!? — возмутился он уже не на шутку. — Вы знаете и мой чин!? Но откуда? Вы разведчик КГБ? ЦРУ? Кто вы такой? — заговорила в поверженном генерале уже открытая агрессия.

— Не удивляйтесь, шеф! Есть люди, которые знают очень много, и я один из них. В этом нет ничего особенно и, поверьте, ничего страшного. Мне нет никакой нужды писать мелом на заборе ваше имя и ваш чин. Давайте о деле! Но вначале небольшой экскурс в вашу служебную карточку. Мне известно, что у вас сложилась очень неплохая служебная карьера! Несомненно, она сложилась бы, может, совершенно по-другому, но сложилась она именно так, как сложилась, благодаря одной трагедии, которая произошла с вами еще в молодости. Вы тогда проходили курс стажировки в парашютных войсках.

Каинов помолчал, давая возможность осознать услышанное своим собеседником, делающимся на глазах совершенно круглым.

— Мне очень неудобно напоминать вам об этом, генерал-майор, но это совершенно необходимо, — с методичным спокойствием продолжал он. — У вас не раскрылся полностью парашют. Вам крупно повезло. Правда, вам пришлось пому-читься на больничных растяжках восемнадцать месяцев, и вы были вынуждены завязать с военной службой, но, слава богу, все хорошо закончилось. Вы остались живы и неплохо выглядите. И поверьте, хоть мы с вами и не друзья, но мне намного приятней видеть вас в вашем армейском великолепии, нежели убожцем на костылях. Ваша катастрофа в самом начале жизни обернулась для вас не такой уж и плохой стороной. Несомненно, вы талантливый человек и достигли бы опреде-ленных успехов в жизни при любом раскладе судьбы, но при обстоятельствах сложившихся вы получили нечто зеленой карточки. Вы знаете, о чем я говорю. Вас комиссовали из армии и тут же дали путевку в Columbia Business School в Нью-Йорке. В конце 1950-х, отучившись в университете, защитив диплом по теме «Сравнительный анализ армейской системы воспитания с системой воспитания в кибуце» и получив степень магистра философии, вы вернулись в Израиль.

Каинов едва успевал считывать из неведомых анналов хлынувшую потоком в его мозг информацию.

— Вы снова поступили в армейскую службу и сразу же стремительно пошли вверх. Я мог бы вам всего этого и не рас-сказывать, адони Амит, но делаю это единственно из-за того, чтобы дать вам понять, что знаю я не только то, о чем говорю сейчас и что вы знаете и без меня, но и то, о чем буду говорить дальше и чего вы знать не можете. А потому не удивляйтесь моим словам, какими бы они странными вам не показаись.

Осиянные разумом глаза генерала все больше приобретали мутный цвет паники.

— Итак, вы стали служить в войсках Израиля, быстро продвигаясь по служебной лестнице. Вы очень хорошо начали, адони генерал, и вас заметили. Еще бы! Достигнув высоких чинов, вы построили планомерную внутреннюю разведыватель-ную политику государства, чего до вас в Израиле не было(!), построили деятельность разведывательного ведомства(!), и это сразу же отразилось на возросшей безопасности окруженного врагами государства. Вы дослужились до чина генерал-майора в Военной разведке «Аман» и стали ее главой. Вы сделались разведчиком «№1», и судьба подготовила вам славу живой национальной легенды. Да! О вас скоро будут писать в школьных учебниках, адони генерал. Но никто не знает вас в лицо сейчас, и люди, встречающие вас на улице, принимают вас за рядового гражданина государства. Да я и сам бы, встретив вас еще вчера, не смог бы наверняка отгадать, кто и что вы есть. Вы весьма неплохо зарекомендовали себя в должности руководителя внутренней разведки «Аман», адони генерал, и вот, наконец, в марте 1963 года вас выдвинули еще и на пост директора внешней разведки Израиля «Моссад». В Ваших руках сосредоточилась огромная власть. Вы стали обладателем титула «Мемунех» - Руководителя Всего, отвечающего за ведение внешней разведки практически по всему миру. В Военной разведке и в Моссаде вы в корне изменили кадровую политику, по которой принцип протекции приема на службу в доверенные вам разведывательные организации сменился принципом деловых качеств. Для профессиональной подготовки новых сотрудников вами была основана академия «Мидраш», в которой вы и сами преподавали Тактику и Методы получения информации. Вы полностью отказались от «показательных» операций, проводимых вашим предшественником Иссер Хааре-лом. и сосредоточили внимание своего ведомства на систе-матическом сборе военной и политической информации и ее анализе в арабских странах, что резко повысило эффективность и статус израильской разведки. Вам всего сорок четыре года, генерал, но вы уже завоевали звание ас разведчика. За вами числятся легендарные подвиги. Сейчас вы ведете работы по поимке самого лучшего самолета в мире – советского МИГ-21.

— Вы опасный человек! — издал генерал невольный стон удивления. — Вас нельзя отсюда выпускать! Кто вы такой? — и он сделал резкий жест рукой к спасительной кнопке под недрами стола, но Каинов остудил его тут же:

— Повторяю, адони генерал, я никакой ни разведчик, мне никто никогда ничего не рассказывал о вас, и вижу я вас впервые, и чтобы вы не строили относительно меня и моей информации каких-то оборонительных планов, утверждаю еще раз, как успокоительное и обезболивающее средство: всю информацию я считываю со своих внутренних источников. В этом нет ничего необыкновенного. Я не один такой на белом свете. Печать едва ль не каждый день пестрит рассказами об этой человеческой особенности. И прошу не забывать: я предельно сосредоточен, и у меня от малейшей помехи может произойти сбой, и в таком случае я могу выдать брак. И вы не узнаете всего, что вам знать необходимо. Пожалуйста, молчите!

Он снова сосредоточился и тут же продолжал:

— Итак, операция «МИГ-21», скажу наперед, вам удастся. Вы сумеете посадить самолет на одной из военно-воздушных баз Израиля. Но это случится, как видится мне, не раньше августа следующего года. Военные деятели США, СССР и НАТО отметят эпизод с поимкой лучшего в мире самолета как выдающееся достижение израильской разведки.

Каинов замолчал. Амит с огромным любопытством и страхом слушал откровения мальчика, касающиеся его судьбы. Но тут в лице провидца он заметил какое-то сомнение и, встревоженный, поднял на него вопросительный взгляд.

— Да, да, адони генерал! Вы угадали! — тут же ответил Каинов на его тревогу. — У меня есть для вас вести и нехорошие. Несмотря на то, что у вас все отлично и вас ценят в правительстве, вы скоро лишитесь места директора Моссада. У вас появятся обстоятельства, которые вы, несмотря на мое предупреждения, обойти никак не сможете.

Каинов выразительно помолчал.

— Кажется, весной этого года вы посещали Париж?

В лице Амина вспыхнул ярый протест. Все больше пугал его мальчик. Он говорил верно до единого слова. Действительно, он был весной в Париже и решал с одним человеком очень важный вопрос, но неужели и ...

— Не возражайте! Это так?

— Д-да! — сломлено отвечал генерал, багровея лицом.

— В Париже вы встречались с начальником службы безопасности Марокко Мохамедом Офкиром?

Амит парализовано молчал.

— Пожалуйста, отвечайте на мои вопросы словом «Да» или «Нет». Я могу сбиться с информации и напутать все.

— Я не стану отвечать на ваши провокационные вопросы!

— Это нужно не для меня, это нужно для вас. Отвечайте же! Иначе я замолчу и сам не стану отвечать на вздорные вопросы ваши.

— Д-да! — снова выдавил из себя генерал, яро мотнув головой. Он начинал ненавидеть зарвавшегося мерзавца. Ему хотелось нажать на кнопку и жестом глаз приказать ворвавшейся, как на огонь, охране затоптать его. Он едва сдерживал в себе это желание.

— У вас шла речь о марокканском оппозиционере Бен-Барке? — продолжал мерзавец.

— Да!

— Этот человек дважды приговорен к смертной казне?

— Да!

— Первый раз за участие в заговоре убийства короля Марокко Хасана и был приговорен судом заочно?

— Да!

— И во второй раз за то, что во время конфликта Марокко с Алжиром открыто поддержал Алжир? И тоже заочно?

— Да!

— Офкир просил вас посодействовать в поимке Бен-Барка?

— Да! Но я отказался исполнять приговор суда! — снова обдала генерала волна протеста.

— Это не так важно! Вы сделали вину еще большую. Приняв решение об операции единолично, не поставив об этом в известность ни премьер министра, ни своих заместителей, вы подвергли страну большому дипломатическому риску.

— Если я не выполню своего обещания, это разрушит отношения между Израилем и Марокко.

— Но если бы вы поставили о своем решении в известность премьер министра, эта ответственность легла бы лишь на государство, а так она ляжет и на вас. Израиль сохранит отношения с Марокко, но разрушит их не только с Францией, поддерживающей оппозиционерскую партию Марокко Бен-Барка, но и с мировой общественностью. А это, как вы понимаете, намного хуже.

— Интуиция разведчика подсказывает мне, что все будет хорошо.

— В этот раз интуиция разведчика вас подведет. Я должен вас успокоить, адони генерал, но тут же и огорчить. Сплани-рованная вами операция по поимке Бен-Барка пройдет успешно и с этим вас можно будет поздравить, но в дело вмешается Франция. Франция размотает ваш тайный клубок, и случится вещь прескверная. От Израиля все отвернутся, а лично вы не сможете больше рассчитывать на очередную коденцию своего пребывания на посту директора. Так что будьте готовы!

Амит тяжело задумался, но Каинов тотчас прервал не туда идущие его мысли:

— Если вы наберетесь мужества отказаться от операции и поставите в известность о своем договоре с американцами Леви Эшколя, адони генерал, Эшколь доложит об этом президенту и вас сместят с поста директора в тот же день. У вас нет выбора. Вы загнали себя в угол.

— Я не верю вам! — проговорил Амит, и в словах этих слышалась уже открытая ненависть.

— Выбрать из двух бикфордовых шнуров тот, который горит, ваше право, адони Слуцкий.

И здесь наступил финал, который и замыслил Каинов в образе сокрушающего булыжника, который должен был выбить Амину последний зуб.

— Что-о!? — взвился к потолочной выси Амит. И вдруг пресекся, взирая на истца взбешёнными глазами, в которых дрожал кровавый ситец. Никто в Израиле!!! Даже премьер министр Ешколь, отвечающий за спецслужбы, не знал этой глубокой тайны Амита. О родовой фамилии его знал единственный человек в Израиле, да и то лишь потому, что сам был выходцем из России. Это был бывший премьер министр Израиля – Давид Бен-Гурион. Но Бен-Гурион никогда бы не смог выдать его, да ему сейчас были и не по епархии сотрудники Моссада. Он не был уже премьером. Он был рядовым работником Кнессета.

Амит хотел вымолвить еще что-то, но в горло его будто вонзили шило. Он был в аварии, ему срочно нужна была реанимация, и рука его, тоже выбившаяся из подчинения, судорожно искала под столом куда-то задевавшуюся аварийную кнопку, и вот, кажется, он ее нашел, и нажал, и здесь случился жуткий апокалипсис: Огромное мраморное бюро вздрогнуло и поползло вместе с Амином куда-то в сторону, и с тем Амит окончательно ополоумел. Он бешено ударил по копке снова, и махина стола, на мгновение застыв, нехотя вернулась на свое штатное место.

— Дьявол! — наконец прорвало его речь. — Куда бы камень не упал, а все собаки на мои штаны! Тьфу меня в болото!

Каинов сообразил, что случилось: стол закрывал тайный вход на нижний этаж, с которого можно было подняться в эту комнату. Вот откуда появились здесь варяжские гости. Механизм вращения стола управлялся кнопкой.

Но клин клином вышибают, и с этим Амит, кажется, справился с собой. Он сделал неумную попытку обескуражить свою жертву атакующим приемом и возмущенно заявил, что тот увлекся и творит глупую провокация, что в системе информационной считки оппонента случился сбой, что он не знает никакого Слуцкого, и вообще, им нужно прекратить этот бессмысленный диалог, но Каинов, уверенно ударяя на каждый слог, ответил ему на этот тщетный его выпад:

— Советский поэт Борис Абрамович Слуцкий, есть один из представителей вашей родовой фамилии, адони генерал! Он ваш двоюродный брат!

— Ох-х-х! — осел пеной Амит и, ухватившись за свой высокий лоб, медленно опустился на стул.

Тревога генерала крепилась вовсе не на пустом месте. Свою родовую фамилию он изменил давным-давно, еще в ранней молодости, и об этом поросла уж трава. Никто не помнил об этой были. И не было, в сущности, никакой причины скрывать свою родословную, если бы ни один ядовитый казус, эта история с его двоюродным братом, советским поэтом Борисом Слуцким. Очень неприятная история! И сделалась она несколько лет назад, в конце шестидесятых. Борис тогда только начинал набирать обороты, пробиваясь своим поэтическим словом на страницы советской печати. И здесь – «Доктор Живаго»! Эта опальная книга Пастернака. Мало того, что она насквозь была пронизана антисоветчиной, к которой и сам Борис был причастен своей бунтарской кровью и писал в стол очень отчаянные стихи, но Пастернак опубликовал своего «Доктора» за рубежом. А это было сверх низости и расценивалось однозначно как предательство. Где-то Борис был и солидарен с Пастернаком, он осознавал его праведный гнев, с которым тот обрушился на бесчеловечный тоталитарный режим государства, ворующего у человека святое его право оставаться человеком, но он недолюбливал Пастернака как художника за его нехудо-жественный синтаксис, и еще за что-то, что исподволь, ненарочно установилось между ними в их личных отношениях. Был солидарен и никогда бы, пожалуй, не совершил того недос-тойного поступка, который сделал. Но его вызвал Смирнов в Союз писателей и предупредил, что если он не поддержит требования Союза на Московском собрании писателей об исключении Пастернака из Союза писателей и изгнания его из СССР, то он может попрощаться с партийным билетом. А это означало, что его тоже исключат из Союза писателей, и все издания перед ним захлопнутся. И Борис не выдержал. Он выступил на собрании и заявил, что крайне возмущен поступком Пастернака, что он требует его исключения из Союза писателей и немедленного изгнания из СССР. Он сделал этот предательский поступок против такого же, как и он, еврея, уни-женного и гонимого, лауреата Нобелевской премии, осветившего в своем опальном романе «Доктор Живаго» все те чаяния, которыми страдала каждая честная душа, а в том числе и душа его. И тем он предал не только Пастернака, который был для мира его планетарным светилом, но и Израиль.

Ах, пусть было бы все именно так, но еще больше угнетали Амита свидетельства порядочности самого проклинаемого и гонимого Пастернака, а вместе с ним и прочих писателей, стоящих вместе с ним на позициях чести. Во времена, когда Пастернак едва ступал на благодатную ниву творчества и перед ним открывались горизонты широких перспектив, над ним нависла угроза оказаться в числе врагов народа. Он мог бв попасть в такую же жуткую историю, как и Борис, ему тоже предлагали сделать предательство – подписаться под ходатайством писателей о казни целой группы правых коммунистов. Но Пастернак наотрез отказался. А что можно было сказать о старом и больном грузинском поэте Галактионе Табидзе? Об этом патриархе и академике грузинской поэзии, ее признанном короле? Табидзе был тяжко болен и лежал в больнице, когда к нему пришли «гости» из политуправления и, желая попользоваться его достойным авторитетом, стали агитировать подписать бумагу, клеймящую Пастернака как изменника родины. Старик страшно разгневался и выгнал негодяев за порог, а потом выбросился из окна палаты.

Борис мог бы сделать так же.

Такая вот история! Теперь же ни мир, ни Израиль не простит ему этого. Не простит и ему – Амиту.

Но судьбе и этого было мало. Ей нужно было сделать так, чтобы эта нехорошая его тайна сделалась достоянием человека случайного, чрезвычайно опасного. Он, могущественный чело-век, самый, пожалуй могущественный в Израиля, по приказу которого могут взрываться небоскребы и тонуть океанские лайнеры, не знал, что ответить этому совершено беззащитному существу, почти ребенку.

Каинов глядел на Амина и ему по-настоящему было жаль его. Он неплохо разбирался в людях, он видел, что Амит был неплохим человеком. У Амита был высокий умный лоб, откры-тые живые глаза и добрый рот. И носил он в себе добрую генную структуру, но образ жизни и мышления разведчика наложили на него свой печальный отпечаток. Да с этим можно было смириться. А вот главная его положительная черта заключалась в том, что с ним можно было говорить. Он мог слушать, он мог принимать возражения, он мог войти в любой диалог, а это уже было немало. И ко всему прочему, еще было одно великолепное «но» в этом человеке. Сколько бы Каинов ни вчувствовался, ни вглядывался, ни вслушивался в его сущность, он не обнаруживал в ней запаха лжи. Он не мог сделать подлости.

— Я вижу все, что творится у вас в голове, адони Амит. А потому попытаюсь помочь вам, — перебил Каинов тяжелые мысли генерала. — Вы простите меня, что я затронул такую больную для вас тему, тему вашего брата, но руководствовался я здесь вовсе не злом. Зло мне не присуще. Я проникся к вам доброй симпатией. Я вижу, что вы человек очень достойный. И у меня возникло желание помочь вам. И здесь я вынужден продолжить тему Бориса Слуцкого. Но прежде еще об одном. Я не почитаю поэзии, может быть, это мой недостаток, но однажды я натолкнулся на стихи вашего брата в каком-то старом журнале. Это была подборка. К сожалению, стихов было не много, но прочел я их с огромным упоением. До сих пор я помню тугой комок, который встал у меня в горле. Это поистине великий поэт! Я навсегда запомнил его имя. И когда я увидел вас, я сразу же понял, что у вас есть какая-то родственная связь. И потом уж, подняв анналы таинственных информаций своего мозга, я отыскал в нем инфоромацию ту, которую выложил вам.

Медленно Амит поднял на него глаза. Лицо его было багровым от пережитого напряжения, но в глазах его уже были благодарность и доверие.

Он тяжело кивнул своей широколобой головой и тихо произнес по-отечески:

— Спасибо тебе, Аваддон!

— Но с вашего разрешения я продолжу свою тему, адони генерал? — тронуто отвечал ему Каинов на этот жест.

— Да! Конечно!

— Так вот! В прошлом году 16 апреля состоялся телефонный разговор между Хрущевым и Джавахарлал Неро по поводу семидесятилетия советского лидера и присуждения ему звания Героя Советского Союза. Неро, будучи председателем комитета по защите Пастернака, затронул тему реабилитации писателя. Несмотря на то, что Пастернака уже четыре года нет в живых, на него продолжалась травля, которой дал ход сам же Хрущев. И теперь Неро просил Хрущева «затормозить каток травли и инсинуаций и реабилитировать писателя». Хрущев не посмел отказать Неро. Он дал команду в Союз писателей России подготовить серию литературных материалов о творчестве опального писателя, разрешив сделать к ним небольшую сноску от своего имени, говорящую о том, что по прошествии времени он сожалеет «о недостаточном личном контроле в деле Пастернака». Материалы были опубликованы в ведущих советских газетах ко Дню смерти писателя, 30 мая. Я не читал этих газет, но видится мне, что в них есть инфомация и о вашем брате. Материалы эти остаются пока незамеченными по той причине, что ими еще не заинтересовалось ЦРУ. С ЦРУ, благодаря вашему обшему врагу – арабам, за чью нефть борятся США, вы выстроили личные связи и тесно контактируете. Вы делитесь с этой разведкой информацией. И само собой, стоит этим материалам попасть в американское ЦРУ, как они тут же будут на вашем столе. Но в вашей воле все же будет выбор – передать их Кнессету или уничтожить. Дай бог, чтобы они попали в срок вашей коденции. Если же это произойдет позже, тогда вы, естественно, ничего не сможете сделать. Информация о вашем брате, так как она не засекреченная, тут же просочится на улицу, и тогда...

Амит снова задумался.

— Если вам известно так много, то наверное вам известен и новый директор Моссада? — вымолвил он минуту спустя.

— Если бы это касалось всем известных политических лиц, то здесь можно было бы сказать наверняка, но я не могу знать работников разведки, адони генерал. Здесь я бессилен. Здесь я могу посоветовать вам лишь одно – ничего не делать. Наверняка, вы узнаете о назначении своего преемника загодя, но не вздумайте доверяться ему. Во-первых он не согласится утаить материалы, а во-вторых вы только поставите себя под риск. Здесь нужно позволить обстоятельствам сложится так, как они сложатся сами. Не хватайте ветер за крылья. В любом случае под молох он вас не затащит. Вашей репутации разведчика уже ничего угрожать не будет. Вы уйдете из Моссада и будете служить в сенате.

Кажется, сказано было все, и можно было ставить точку. Но точка не ставилась. Оба были отданы на размышление. Каинов уже дерзающий в своих мыслях о чудесном освобождении, каждое мгновнеие с трепетом ждал его, но Амит, кажется, не был еще к этому готов. Он был чем-то еще не удовлетворен, и когда разумный предел молчания иссяк, он изрек:

— Я прекрасно понимаю вас, адони Каинов. И хотел бы, чтобы и вы поняли меня. Всякий человек имеет свою ценность и должен соответствовать ей. Это неоспоримо! Израиль принял вас от изгнания. Иначе, он спас вам жизнь. Оспорить этого невозможно. Советы упекли бы вас в сумасшедший дом. Неужели вы не отзоветесь чувством благодарности к стране, оказавшей такое участие в вашей судьбе? Вам всего двенадцать лет, а вы уже магистр наук. Через какой-то год вы сделаетесь доктором. И это в тринадцать лет! Вы войдете в книгу Гиннеса! Тель-Авивский университет хоть сейчас с радостью предоставит вам должность профессора при биофакультете. Мы сделаем все возможное, чтобы вы развивались как ученый. Вам откроются для ваших исследований любые государственные субсидии. Творите! Доказывайте миру превосходство ветви Каина. Мы оградим вас от Ватикана.То, что сейчас творится в мире по причине ваших статей, это все стихнет. Главное вам сейчас не лезть на рожон и поменьше выходить на улицу. А мы все уладим. Все утрясем. И с Ватиканом, и с миром. Переворачивайте его! Дерзайте! И ради всего святого! Вы лишь превысите тем авторитет нашей страны! Мы только будем вам благодарны. Но поймите, единственный путь, который возможен сейчас для вас, в том числе и для вашего научного эксперимента над Человеком, есть Моссад. Мы самая могущественная организация в Израиле и одна из самых могущественных в мире. Мы можем сделать то, чего не сделает Кнессет. И это на фоне того, прошу понять меня правильно, что вы для нашего государства представляете огромную опасность, и степень применения мер по вашей ликвидации вполне соответствует той опасности, которая от вас исходит. И как бы ни были благородны и человечны ваши намерения относительно человечества и планеты, но принять условий вашей игры наше государство не может. Мы получили указание или склонить вас к сотрудничеству или уничтожить. Я понимаю, что ни первого, ни второго я сделать не смогу. Но и у вас нет выбора, адони Каинов! Люди в белых воротничках, которых вы видели здесь, не намерены уезжать отсюда с пустыми руками. Они прибыли сюда для того, чтобы наложить на вас международный арест по обвинению вас в религиозных преступлениях заключающихся в оскорблениях вами не только христианских, но и общемировых святынь, и засадить в монастырские подвалы. На цепи! Как медведя! Вы понимаете это? Мне нужно ответить им что-то. Что?

Каинов подумал. Подумал и генерал.

— Мы можем пойти на единственное, — сказал генерал вдумчиво. — Взять с вас обязательство о том, что вы не посмеете больше писать крамолы на религиозный мир и Ватикан. Я понимаю,это глупая условность, но все же она несет на себе функцию очень важную. Но так как этого будет мало и Ватикан все равно не оставит мысли о затребовании вас для международного ареста, а уж международного суда, конечно же, вы так и не дождетесь, так как вас тотчас упекут, как я сказал, в монастырский гнойник, то у нас остается выход единственный: склонить вас к сотрудничеству с нами. Лишь оказавшись под крылом попечительства Моссада, а значит и под эгидой его ответственности за ваши действия, фальшивый ордер на международный арест автоматически утратит свою силу, а отнять вас силой они у нас не смогут. Лишь в таком случае! — подытожил свою мысль Амит. — Вы понимаете!?

Амит знал очень много о мальчике. Знал весь его небесный бред, всю его подноготную, сложенную болтик к болтику в нескольких томах его Досье, всю его психологию, заключенную в его генетических анналах. Его убеждения, фантазии и интересы, склонности, желания и устремления. Знал и его фантастическую цель преобразования мира и человека, которую сопрягал он с бредом своего величия и космически-божественным происхождением. Знал! Но тем не менее... Тем не менее у него не было другого пути, как сохранить положение и свое, и положение подопечно-ведомого, который стреми-тельно и целебно, как луч озарения, вошел в его душу. Он сидел за своим огромным, мрачным, тяжелым бюро, наводящим мрак и тревогу, сам, такой же тяжелый и мрачный, расплывающийся в тени узницы суровым, всевластным чудовищем, сидел как монумент сокрушающе-жестокой силы, но в душе его стонали и рвались к выходу самые чистые и самые светлые человеческие побуждения.

— Вы должны помочь и нам, и себе, Аваддон! — заговорил он глухо, и Каинов не узнал его голоса. — Вы должны помочь Израилю! Помогите выстоять нам в этом жестоком мире! В нашей смертельной битве! Вы – бесценный биокристалл. Вы – фантазия самого изощренного мозга. Тысяча агентов не смогут сделать того, что сможете сделать вы один. Вас нужно беречь, как зеницу ока. И мы сделаем для вас все. Вы понимает – все! Мы выполним любое ваше желание. Даже самое безумное! Все разведки мира желают заполучить вас, но мы ваша нянька. Мы сберегли вас от произвола Советов. Мы дали вам дыхание! Чего же вам еще?

Задохнувшись, он замолчал.

— Вы простите нас за такой вот некрасивый прием, — обвел он рукой мрачную комнату. — Все это бижутерия. Простите! Но у нас не было другого выхода. Указания свыше уничтожить вас мы празднуем. Мы и в помыслах не имели вас ущемлять. Папа? Ватикан? И весь Кнессет с премьером и президентом!... Господи, какой бред! Они и ногтя вашего не стоят со всеми регалиями, дворцами и Капитолийским холмом! Вы обязаны помочь нам, адони Каинов! Обязаны!

Ах, какие ноты, какие созвучие будил Амит в душе наивного мальчика! Как искушал его! И мальчик был в жестоком трауре. На грани нравственного поражения. Он терял силы и мужество. Он снисходил к человеку. И он вспомнил своего милого и доброго учителя. Сумасшедшего гения Ницше. И его бесконечно правые слова: «Если хочешь быть Человеком – убей в себе человека!» снова пронзили все его клетки, и он ответил Амину единственное, что ответить мог:

— Нет!

И тут же захлебнулся от сознания своей жестокости, но снова воспрял, устыдившись слабости и снова ударил в гонг:

— Нет! Нет! Нет! Я не создан для земных дел, я должен выполнить завет Высших сил. И если я этого не сделаю, Землю постигнет страшный апокалипсис. Не искушайте меня, адони генерал, как змей! Мне страшно даже подумать о том, что я не выполню своей миссии. Нет!

И он беспомощно, как мальчик, остро осознающий свою вину, покаянно повел плечами.

Вести диалог дальше не было никакого смысла. И Амит, печально усмирившись, подал ему какие-то бумаги. Это были листы анкеты.

— Заполняй! По всем графам... Заполняй! Ничего уже, кроме этого, поделать нельзя, — печально произнес он.

Каинов понял – это подлог во имя спасения. И стал заполнять листы. Все строки анкеты: имя, фамилия, отчество, рост, вес, объем грудной клетки, объем талии, параметры головы и лица, параметры бицепсов предплечий и бедер, параметры поясницы и ягодиц, параметры полового члена, день и место рождения, климатические предпочтения, национальность, образование, склонности, убеждения, принадлежность к конфессии, социальное и семейное положение, увлечения, хобби, знание языков, наречий и диалектов, сексуальная ориентация; предпочтение женских сословий, имеющих такой то: цвет волос, цвет кожи, рост, вес, объем бедер, объем груди, характер; родственники и связи в стране и за рубежом, посещение и время этих посещений иностранных государств, их цель и время пребывания; пороки, тип характера, размер противогаза, полового члена, жизненная философия, отношение к алкоголю, табаку к наркотикам, симпатия-антипатия к расам, симпатия-антипатия к конфессиям, семитизм-антисемитизм, фашизм (отношение), любимые политики столетия, враги человечества (в собственном понятии), фобии... и так 763 вопроса.

Когда анкета была готова, Амит прочел ее. В графе «Порочащие связи» четко было поставлено – «С Богом». Амит призадумался над этой необыкновенностью. Его изощренный мозг рассудил, что такое положение вещей тоже может найти в деле разведки свою полезную и даже ценную нишу, и он уже решительно протянул новообращенцу фирменный бланк с грифом Моссада на имя начальника Учебного управления Академии «Моссад» по подготовке сотрудников и агентов «Моссад» (полное имя).

И Каинов дописал в строке ниже свои ФИО и координаты.

— Пиши!

Заявление

Прошу зачислить меня в Академию «Моссад» для подготовки сотрудников и агентов «Моссад» для соответствующего обучения по программе «Мадраш».

Анкета к заявлению прилагается.

Подпись, число.

— Но я несовершеннолетний! — подал слабый ропот этой инсинуации Каинов. — Я не служил даже в армии. Старик (Премьер министр) не пустит этого заявления в производство.

Амит прочел Заявление и поставил вверху в правом углу этого исторического документа «в Отдел «Тайный сбор информации за рубежом», число и свою визу.

— Старик сделает для тебя приятное исключение, — выговорил он печально. — Но это будет уже неважно. Ты свободен! Я сделал все, что мог и теперь предаю тебя воле ветров. У тебя всего трое суток. Через 72 часа ты должен исчезнуть из Израиля. Навсегда. В неизвестном направлении. Если ты этого не сделаешь, тебя упекут в учебную группу далеко за пределы Израиля, где ты не будешь иметь представления, в какой части света находишься и будешь лишен всякой физической ориентации.

И здесь он повторил фразу, которую сказал ему Гавриилов:

— Иди к друзам! Друзы помогут тебе превратиться в дым. Все!

С этими словами Амит поднялся из-за стола и жестким солдатским жестом крепко обнял мальчика.